(1) Увеличив этим способом живой энтузиазм, внимание направлю на поглощённое сосредоточение. Ведь тот, чей в отвлеченьи ум, находится у беспокоящих эмоций меж клыков.
(2) Когда есть отстранённость тела и ума, не возникает отвлечений никаких. Поэтому оставлю в стороне мирские я заботы и приведу блуждающие мысли к остановке.
(3) Не избавляются от беспокойств мирских из-за привязанностей цепких, жажды материальной выгоды и прочего. Раз так, чтобы оставить это в стороне, поймёт сведущий:
(4) «Восприимчивое крайне состояние ума в единстве с состоянием спокойным и устойчивым уничтожает беспокойные эмоции всецело». Осознавши это, сначала устремлюсь к спокойному, стабильному уму, который достигается, когда находят радость в непривязанности к беспокойствам мира.
(5) [В конце концов,] любое существо невечное, имеющее цепкую привязанность к другим невечным существам, любимых снова повстречать не сможет [после смерти] на протяженьи многих тысяч жизней.
(6) Не видя их, я буду несчастливым, и в поглощённом сосредоточении устойчивым мой ум не станет. И даже встретив их, удовлетворенья не достигну никогда: как раньше, буду мучим страстью.
(7) Ведь если я привязан к существам с ограниченьями, то это создаёт препятствия к тому, чтоб видеть всё таким, каким оно является на самом деле, и я теряю чувство разочарования, в конце концов меня изводит горе.
(8) Из-за того что размышляю лишь о них, проходит эта жизнь без смысла, из-за невечных отношений и друзей непреходящую я потеряю Дхарму.
(9) А действуя как множество людей незрелых, отправлюсь непременно в худшее перерождение. И если участь обрету, что не сравнится [даже с этой], что толку полагаться на ребячливый народ?
(10) В одно мгновение они друзья, а через миг – уже враги. Как только радоваться наступает время, приходят в ярость – так трудно угодить обычным существам.
(11) Когда им говорят полезное, начинают гневаться и вынуждают меня также от имеющего смысл отвернуться. А если их слова не слушать, то разъярятся и потом получат худшее рожденье.
(12) Они завидуют превосходящим, соперничают с равными, высокомерны к тем, кто ниже, становятся тщеславными, услышав похвалу, приходят в ярость, когда им скажут то, что слышать не хотят. Когда возможна польза от существ незрелых?
(13) И если я с незрелыми людьми водиться буду, то среди них не избежать мне деструктивных действий, таких как восхваление себя и принижение других, о прелестях сансары болтовня.
(14) И если так вверять себя другим, то ничего, кроме убытка, в конечном счёте не видать, ведь для меня они, по сути, никудышны, а я никчёмным окажусь для них на самом деле.
(15) Так удалюсь же я подальше от людей незрелых, но если встречу их – любезностью порадую. Не становясь чрезмерно близким, себя вести приятно буду, как это сделал бы обычный человек.
(16) Лишь то добывая, что полезно для Дхармы, как шмель – нектар цветочный, я буду, не имея близких, жить, как будто раньше никого из них не видел.
(17) «Но получаю я немало материальной выгоды, почёта, многим людям нравлюсь», – тщеславным столь останусь если, ужасное случится после смерти.
(18) Поэтому неважно, к чему мой сбитый с толку ум становится привязан: с любым таким [объектом] вместе тысячи проблем возникнут, оставаясь недалече.
(19) Вот почему отсутствует привязанность у мудрых: она приводит к ужасающим плодам. Поскольку это всё само собой утратится [во время смерти], вы сохраняйте твёрдость, о следующем внимательно подумав.
(20) У многих из людей богатство было материальное, у многих – слава, имя доброе. Но никогда никто не слышал, чтобы они отправились туда, куда их слава и богатство смогли переместиться вместе с ними.
(21) И если есть другие, кто меня принизит, какая радость слышать похвалу? И раз меня похвалит кто-нибудь другой, зачем досадовать, когда меня преуменьшают?
(22) И если существам, что ограничены, со склонностями разными не может даже Победитель угодить, к чему упоминать такого неудачника, как я? Поэтому оставлю я свой интерес к мирскому люду.
(23) Они принизят тех, кто мало получает, о тех же, кто владеет многим, говорят плохое. Как рядом с теми может зародиться радость, чьё общество столь по своей природе тяжело?
(24) Ушедший в Таковости [Будда] говорил: «Незрелый человек не друг ни для кого». Ведь дружелюбие незрелых возникнуть может лишь тогда, когда оно эгоистичным целям служит.
[Та дружба, что проходит сквозь врата служенья личным целям, есть дружба просто ради целей эго. Как горечь от поломки материального предмета на самом деле возникает от потери удовольствия для «я».]
(25) В лесах, однако, дикие созданья, деревья, птицы о вас плохого слова никогда не скажут, счастливы они, что с ними дружат. Когда отправлюсь с ними жить?
(26) Когда же непривязанным я стану, живя в пещерах, иль в пустом святилище, иль у подножья дерева, не глядя никогда назад?
(27) Когда начну жить на природе, в обширных землях, у которых нет хозяев, кочуя в силу личных побуждений или на месте оставаясь, без привязок?
(28) Когда начну я жить без страхов, владея [лишь немногими] вещами небольшими – для подаяний чашей [глиняной] и прочим, нося одежду, что никто не станет брать, и даже не ища пристанища для тела?
(29) Когда, придя на кладбище, сравнить решу с нагроможденьями чужих костей своё я тело, что по своей природе [будет] гнить:
(30) Вот это моё собственное тело таким же отвратительным, как эти, станет. Из-за его зловония шнырять поблизости не будут и шакалы.
(31) Пусть даже это тело родилось единым, те плоть и кости, что возникли вместе с ним, расстанутся, пойдут своей дорогой. А о друзьях что говорить, которые отличны [от него]?
(32) Рождаясь, люди появляются на свет одни, и в одиночестве испытывают смерть, когда она приходит. И раз никто другой не сможет разделить ту боль, в чём польза от того, чтобы себя обременять друзьями?
(33) Подобно путешественникам, что на пути находят место для приюта, на тропах непреодолимого существования находят путники приют в перерожденьи.
(34) Так удалюсь же я в леса, пока могильщика четыре не вынесут оттуда тело, когда все те мирские [люди, с кем я связан,] будут горевать.
(35) В уединении пусть остаётся это тело, без других, не заводя сердечной дружбы, не враждуя. И если мертвецом меня уже сейчас сочтут, никто не будет горевать, когда умру на самом деле.
(36) И раз не будут спутники поблизости [слоняться], скорбя и причиняя муки, никто не отвлечёт [отшельника] от непрерывного памятования о Будде и подобном.
(37) Так буду жить в уединении в приятных, радостных лесах, лишь с небольшими тяготами, в благополучии и счастье, все отвлеченья усмиряя.
(38) Отбросив все намеренья другие, с однонаправленным стремленьем стараться буду успокоить ум в сосредоточеньи поглощённом и усмирённым его сделать.
(39) [Ведь] страстные желанья приводят к катастрофе, как в этом мире, так и в тех, что следуют за ним. К убийству, заточению, резне они приводят в этом мире, а в следующих – к мирам без радости и прочему.
(40) [Тела], чтоб обладать которыми, ты столько раз просил помочь мужчин и женщин – сводников, и ради них не избегал поступков негативных и позора,
(41) [Ради которых] даже подвергал себя опасности и тратил всё своё богатство, обнимая их, испытывал блаженство высшее [оргазма], –
(42) Они не что иное, как скелеты; самостоятельные, никогда твоими они не были! Так почему б не устремиться [вместо этого] к освобождению нирваны, которое ты можешь полностью объять, сердечный обретя покой?
(43) Лицо, которое [на свадьбе] ты сначала повернуть к себе пытался и приблизить, хотя оно застенчиво смотрело вниз – до этого его [ты] видел или нет, – скрывалось за вуалью,
(44) Лицо, которое так сильно теребило твои чувства, теперь стервятники раскрыли, и стало его видно хорошо. Так почему теперь ты убегаешь?
(45) [Лицо,] которое ты [прежде] защищал от страстных взглядов остальных, ты почему не защищаешь больше, [о ревнивец], когда они употребляют его в пищу?
(46) Посмотрев на эту груду мяса, что стервятники глотают и другие, [ты скажи мне,] стоит подносить чужой еде цветов гирлянды, драгоценности, сандала аромат?
(47) Если уж скелета ты боишься вида, а ведь он лишён малейшего движенья, почему не приходил ты в ужас раньше, когда он в движенье приводим был силой воли, словно зомби?
(48) Его ты жаждал, даже когда он был закрытым, – почему нет жажды у тебя [сейчас], когда его не покрывает [кожа]? И если он [сейчас] тебе не нужен, то почему, когда он был покрыт, его ты сексуально обнимал?
(49) Его слюна и экскременты проистекают в равной степени из пищи. Так почему не рад ты экскрементам, но наслаждаешься слюной?
(50) Не находя в подушках сексуальной радости, набитых хлопком и на ощупь мягких, [в конце концов]: «Они не источают смрад зловонный», – исполненные страстью люди помешаны на экскрементах.
(51) Растерянные люди, страстные и грубые, [помыслив, что]: «Любовью невозможно заниматься с наощупь мягким хлопком», на хлопок начинают злиться.
(52) Если не привязан к нечистотам, почему ты сексуально обнимал другое [тело] – клетку из костей, что сухожилия скрепляют и что покрыта сверху грязью плоти?
(53) Ты сам содержишь гору испражнений, так обходись собой, будь стойким. До экскрементов жадный, другой мешок фекалий хочешь получить?
(54) [Ты думаешь]: «Но я ведь жажду плоти», ты хочешь её трогать, на неё смотреть. Но почему не хочешь плоти [здесь], когда она [осталась] в естестве, лишённая ума?
(55) А если ты захочешь чей-то ум, его нельзя увидеть, осязать. А то, что можно, лишено сознанья. Раз так, нет пользы в нём. Зачем ты это сексуально обнимаешь?
(56) Хотя неудивительно, что ты не понимаешь, что по своей природе нечистотами [наполнено] другое тело, не понимаешь ты, что собственное тело [набито] по природе экскрементами, – это поражает!
(57) Отвергнув нежный лотос, [родившийся из грязи], раскрытый под лучами солнца, не скрытого за облаками, как может радоваться клетке [костяной, наполненной] нечистым, [твой] ум, что одержим фекалиями?
(58) И если ты не хочешь земли касаться и тех мест, что экскрементами испачканы, то почему желаешь трогать тело, которое их выделяет?
(59) А коли не привязан ты к тому, что грязно, то почему другое [тело] сексуально обнимаешь, ведь его семя выросло на поле, [полном] экскрементов, и питалось ими.
(60) Не жаждешь ты личинки, появившейся из кала, из-за того, что малого она размера? Однако ты желаешь тела, которое из кала появилось тоже, [ведь] по своей природе тело полно экскрементов!
(61) Не только не хулишь свою фекальную природу: ты жаждешь испражнений, к другим мешкам с фекалиями также вожделеешь!
(62) И освежающее блюдо с камфарой и прочим, и рис, что приготовлен с овощами-карри, – как только положил их в рот и выплюнул затем или тебя стошнило, даже земля становится нечистой, загрязнённой.
(63) А коль остались у тебя сомнения, что это так, что [тело] по природе – экскременты, пусть даже это очевидно, то посмотри на грязные тела других, которые покинуты на кладбище.
(64) Когда разверзлась кожа, великий ужас возникает из неё. Когда лишь это знаешь, как же можно снова радоваться этой самой вещи?
(65) И этот запах, что разлит на тело, от дерева сандала происходит и подобного – не от другого [человека]. Так почему манит тебя к другим тот запах, что исходит от другого [вещества]?
(66) Раз из-за запаха дурного, естественного для него, к нему влечения не возникает, чем же это плохо? Зачем же люди в этом мире, смакуя то, что бесполезно, его обрызгивают сладким ароматом?
(67) Что ж, раз приятный запах источается сандалом, то что исходит в этом случае от тела? Так почему манит тебя к другим тот запах, что исходит от другого [вещества]?
(68) И раз естественное состоянье тела крайне отвратительно: нагое, оно покрыто матовым налётом, длинны его волосья, ногти, а зубы жёлтые и в пятнах, –
(69) Подобное оружию, что причиняет вред его владельцу, зачем его в порядок приводить, затрачивая множество усилий? Наш мир буквально переполнен сумасшедшими, не покладающими рук в самообмане!
(70) Завидев всего несколько скелетов, ты на погосте отвращенье ощутил; но сексуальную усладу находишь ты в погостах-городах, наполненных ходячими скелетами?
(71) Затем, этот [мешок], набитый экскрементами, не достаётся никому бесплатно: приводит к изнурению работа ради его блага, мученья [позже следуют] в мирах без радости и прочих.
(72) Ребёнок не способен накопить богатство, и у подростка в жизни что за радость? На накопленье материальных благ потратив зрелость, что может сделать с половым желаньем старый человек?
(73) Иные люди, [хоть] у них и возникают грубые желанья, весь день себя работой изнуряют и возвращаясь [вечером] домой с уставшим телом, подобно мертвецам, глубоким засыпают сном.
(74) Иные же должны отправиться [в военные походы] за границу, страдая беспокойно от разлуки. Они стремятся к своим женщинам и детям, не видя ни детей, ни жён, пока уходят годы.
(75) Желанье личной выгоды сбивает с толку: самих себя они продать готовы для того, что не получат никогда, трудясь без цели и ведомые ветрами чужих кармических причуд.
(76) А жёнам некоторых, продавших своё тело и вынужденных бессильно подчиняться указаниям других, приходится рожать детей, и появляются они на свет у корневищ деревьев или в позаброшенных местах.
(77) [Иные] дураки обмануты желаньем; желая заработать средства к пропитанию и думая: «Я заработаю на хлеб», вступают в войны, подвергая риску свою жизнь, иль в рабство отдаются ради личной пользы.
(78) Иных доводит жадность до телесных травм, других шипы пронзают. Кого-то видят с ножевыми ранами, а кто-то даже заживо сгорает.
(79) С накоплением, защитой и потерей [связаны] мученья – знай, что материальные блага суть недостатки без конца и края: тем, кто одержимостью богатством отвлечён, не хватит времени себя освободить от страданий круговерти бытия.
(80) А потому у тех, кто полон страсти, обильны упомянутые трудности и многие другие, а наслажденья вкус ничтожен, подобен он обрывкам нескольких пучков травы, что [получает] буйвол, тянущий повозку.
(81) Ради пустяковой капли наслажденья, что найти и буйволу нетрудно, роскошь временных свобод и дарований, обрести которую столь сложно, уничтожена людьми, впустую тратящими [положительную] карму.
(82) Все тяготы, что связаны с непрекращающимся изнурением себя, чтоб утолить ничтожные желанья [тела], которое обречено на смерть, а [после] упадёт в миры без радости и ниже, –
(83) Одна лишь миллионная усилий этих просветление дарует. В то время как исполненные страстью мучаются больше, чем те, кто практикует поведенье бодхисаттвы, но просветления они не достигают всё же.
(84) Ни пламя, ни оружие, ни яд, ни пропасть, ни врагов со страстью не сравнить, подумать если о мучениях в мирах без радости и им подобных.
(85) А потому, отвергнув с ужасом желанья, я буду радость находить в уединении. В лесах, что безмятежны, в свободе от вражды и суматохи чувств,
(86) Среди [прекрасных] валунов, огромных, как дворцы, прохладу чувствуя сандаловых лучей луны, удачливые удовлетворённо бродят, овеянные тихим, мягким ветерком лесным, о помощи другим – своей задаче – размышляя.
(87) Оставаясь в любом месте сколько хочется – в пустых жилищах, у подножья дерева, в пещерах, те, кто избавился от бремени – богатств охраны, живут спокойно и не ведая тревог,
(88) По своему намеренью верша дела, привязанность отринув, никем не ограниченные, вкушая радость удовлетворенья. Найти их трудно даже для властителей могучих.
(89) Обдумав пользу отстранения, [учтя] подобные аспекты и другое, тем самым беспорядочные мысли полностью смирив, я буду медитировать на бодхичитту.
(90) Во-первых, буду медитировать усердно на равенство себя с другими: поскольку все живые существа собратья, испытывающие счастье и страдание, об [остальных] заботиться [мне] нужно так, как [я забочусь] о себе.
(91) Как, несмотря на многочисленные части и разделение на руки и тому подобное, о теле следует заботиться как о едином целом, хотя различны существа-скитальцы, с точки зренья счастья и страданья они все мне равны в желаньи счастья, целое [тем самым образуя].
(92) Хоть моя собственная боль не причиняет вред телам других, но всё же, будучи такой же болью у «меня», из-за цепляния за «я» она невыносима.
(93) И точно так же, пусть чужую боль не ощущаю сам, но всё же, будучи такой же болью у «меня», из-за цепляния за «я» она невыносима.
(94) Поэтому чужую боль я должен устранить, из-за её [природы] боли – как и боль «мою». Помочь я должен существам другим, ведь их [природа] есть [природа] ограниченных существ, как тела «моего».
(95) Раз счастье одинаково угодно и остальным, и мне, особенного что во мне, что я лишь для себя желаю счастья?
(96) И если же страданье в равной мере не желанно ни другим, ни мне, особенного что во мне, что я забочусь о себе, а не об остальных?
(97) И если не оберегаю остальных лишь потому, что их страданья мне вреда не причиняют, зачем себя оберегать от будущих страданий, раз не приносят мне они вреда [сейчас]?
(98) Неправильно мышление: «Но это буду я переживать» – не тот же самый умирает [человек], который получает новое рожденье.
(99) И если обо всех страданьях одного он сам заботиться и должен, тогда, поскольку боль руки – это не боль ноги, то почему рука должна об этом печься?
(100) И если нелогично [игнорировать] его и происходит это действие из чувства [целостного] «я», тогда, конечно же, всё нелогичное о [целом, что составляю] я и остальные, по мере своих сил отбросить нужно.
(101) То, что называется «континуум» и «группа», к примеру чётки, армия и прочее, – не истинное [целое, что можно обнаружить], а значит, раз не существует обладателя страданий, то кто несёт ответственность [являясь «мной»]?
(102) Будучи лишёнными владельца, все страданья лишены различий: остановлены они должны быть [просто] потому, что причиняют боль. Так зачем нужны здесь жёсткие [границы]?
(103) «Почему устранены должны быть каждого страданья?» Что ж, не опровержимо это: если нужно прекратить страданья [одного], нужно прекратить страданья всех. Если нет, то [то же самое относится] ко мне, как и [к любому существу] с ограниченьями.
(104) «Но сострадание приносит боль, зачем с [таким] трудом его растить?» Что же, подумай о страданиях существ-скитальцев: от состраданья боль чрезмерной разве может быть?
(105) Если устраняется страданье многих с помощью страданий одного, обладатель любящего состраданья эту боль себе возьмёт – себе и остальным во благо.
(106) Так Супушпа Чандра, зная, что [получит] наказание царя, избегать не стал своих страданий, чтобы устранить страданья многих.
(107) Те, кто к этому поток ума свой приучил, кто страдания других [считает] важным облегчать, даже в [мир безрадостный], где боль не утихает, погружаются, как лебедь в лотосовый пруд.
(108) И затем, лишь только ограниченные существа освободятся, океаны радости они переживают: таковы [достигшие свершений]. Не является достаточным ли это? Разве нужно устремляться к [скучному] освобожденью?
(109) Значит, даже если трудимся для блага остальных, не возникнет удивления, гордыни и надежды на созревший плод [для самого себя].
(110) Потому, как охраняю я себя от униженья даже небольшого, так же буду поступать с другими, стремленьем защищать и состраданием ведомый.
(111) Точно так же как из-за привычки возникает ощущенье «я» в отношении капель семени и крови, что принадлежат другим, даже пусть оно не существует в виде «вещи»,
(112) Почему же не могу как «я» воспринимать тела, принадлежащие другим? [В конце концов,] с инаковостью собственного тела мне жить совсем нетрудно.
(113) Осознав ошибочность [заботы о] себе и достоинств океаны от [заботы] о других, медитировать я буду на отказ от восприятия «себя» и его расширю на других.
(114) Как руку и так далее мы ценим, поскольку это части тела, то почему бы не ценить существ, что обладают телом, поскольку они части странствующей жизни?
(115) Как в силу привыкания возникла мысль «я», что к телу этому относится, пусть даже «я» в нём нет, таким же образом, благодаря привычке, не может разве мысль «я» возникнуть также в отношении других живых существ?
(116) Пусть даже труд такой во благо остальным не вызывает удивленья и гордыни, подобно это предвкушению награды, которое не возникает, когда самих себя мы кормим.
(117) А значит, как оберегаю я себя от униженья даже небольшого, я так же приучу себя к стремленью защищать и состраданию, направленным на [всех] существ-скитальцев.
(118) Вот почему, из сострадания великого, Авалокитешвара Охранитель возвысил даже собственное имя, чтобы оно существ-скитальцев страхи прогоняло, [такие как застенчивость] во время выступлений.
(119) Значит, я не буду избегать того, что сделать тяжело, ведь благодаря описанной привычке человек, чьё имя страшно было даже слышать, [может стать] мне тем, без кого я радостен не буду.
(120) Значит, каждому, кто хочет предоставить направление надёжное быстро и себе, и остальным, практика нужна священнейшей из тайн – как себя с другими поменять местами.
(121) К телу цепкая привязанность, будто это «я», вызывает страх и в обстоятельствах не слишком-то опасных. Кто же не отринет как рождающего страх врага это тело [в качестве «себя»]?
(122) [Это] тело, что, желая устранить несчастья – жажду, голод и другие, – убивает птицу, рыбу и оленя, у дороги прячется в засаде, [думая украсть,]
(123) И которое своих отца и мать убьёт ради выгоды и знаков уваженья, и, присвоив собственность Трёх Драгоценных, будет сожжено в [печальном мире] неослабевающих страданий, –
(124) Так какой мудрец захочет это тело, будет защищать и почитать его [как «я»]? Кто его врагом не посчитает и презрения к нему не ощутит?
(125) «Коль отдам, то чем я буду наслаждаться сам?» – эти мысли о корыстных целях – путь цепляющихся духов. «Если буду наслаждаться сам, то что смогу отдать?» – размышлять о целях остальных существ есть качество богов.
(126) Причиняя боль другим ради корыстных целей, буду мучим я в мирах без радости и прочих; причиняя боль себе для целей остальных, всевозможные блага я обрету.
(127) Устремление к прогрессу для себя приведёт к дурным рожденьям, статусу плохому, глупости; если же [желать] того же самого другим, это принесёт хорошие рожденья, честь [и интеллект].
(128) Другими помыкая ради личных целей, слугой я стану, даже хуже; но командуя собой для целей остальных, я владыкой стану, даже лучше.
(129) Все те, кто счастлив в этом мире, [такими] стали из желанья блага остальным. А все, кто в этом мире страждет, [такими] стали из желанья счастья для себя.
(130) К чему подробней говорить об этом? Взгляните просто на различие: незрелый человек, который ради личных целей действует, и Мудрый [Будда], поступающий во благо остальным.
(131) Для тех, кто собственное счастье не поменял на боль других, стать просветлённым будет невозможно, в сансаре даже не познают они счастья.
(132) Что говорить о жизни после смерти, ведь даже целей этой зримой жизни не достичь: коль нанятый слуга не выполнит работу, хозяин не заплатит ему денег.
(133) Отказываясь приносить [друг другу] радость – блистательного счастья праздник в [этой] зримой [жизни] и [за её пределами] в незримой – растерянные люди вместо этого хватаются за непереносимые страданья, поскольку причиняют боль друг другу.
(134) Всё то насилие, что в нашем мире есть, весь страх и всевозможные страданья в цеплянии за «я» берут начало. Зачем мне этот страшный демон?
(135) И если не отрину полностью такое «я», то не смогу освободиться от страданий. Как если полностью огонь не затушу, то не смогу я перестать гореть.
(136) А значит, ради облегченья собственных страданий и облегчения страданий остальных себя отдам другим и сделаю [других] собой.
(137) Мой ум, прими с определённостью решенье: «Я в подчиненьи у других». За исключеньем блага ограниченных существ не будет у тебя намерений иных теперь.
(138) Неподобающе [искать] свершения личных целей глазами и подобным, чем распоряжаются другие. Изъян безделья [ради собственного блага] также неуместен, когда [другим] отдали [руки,] и глаза, и остальное.
(139) Посредством этого [воззренья], воспринимая ограниченных существ как своего начальника, всё, что увидишь ты на теле у «меня», без исключения единого кради и этим пользуйся во благо остальным.
(140) Создав в нижестоящих существах и прочих [чувство] «я» и вызывая [чувство] «остальных» в себе, на гордость, зависть и соревновательность помедитируй с умом, свободным от предвзятых мыслей, [размышляя]:
(141) «Ему почтенье выражают, а мне нет. Не так я состоятелен, как он. Он восхваляем, я унижен. Он счастлив, я страдаю.
(142) Тружусь я тяжко, жизнь его легка. Известен миру он как превосходный, а я как низший и лишённый всяких качеств.
(143) Но как [работу ту или иную] может человек закончить, хороших качеств не имея? А значит, есть достоинства у каждого из нас! [В конце концов,] найдутся те, в сравненьи с кем окажется он низшим, и те, в сравненьи с кем я выше окажусь.
(144) Моё воззрение и нравственная дисциплина страдают из-за беспокоящих эмоций – не потому, что я держу их под контролем. Он должен исцелить меня по мере своих сил: я даже боль с готовностью приму.
(145) Но он не только не относится ко мне как к человеку, что нуждается в леченьи. Зачем он смотрит сверху вниз? Как качества его благие мне помогут, когда он [чувствует себя лишь] обладателем достоинств?
(146) Без состраданья к существам-скитальцам, что оказались в пасти зверя плотоядного плохих перерождений, с высокомерием ко всем другим из-за своих достоинств, он хочет превзойти искусных мастеров!
(147) А если он меня воспринимает равным, то борется за обладание таким же состояньем и уважением со стороны других, как у меня, пусть даже сея распри, чтобы любыми способами упрочить своё лидерство.
(148) Но если мои собственные качества по всему миру стали бы известны, тогда, напротив, о его достоинствах никто бы вовсе не услышал.
(149) И если бы мои изъяны оказались скрыты, то подношенья мне бы делали, а не ему. Сегодня б материальные блага достались мне, меня бы почитали – не его..
(150) И мы бы с радостью смотрели, как он в конце концов принижен как некомпетентный: над всеми существами насмехался и оскорблял весь мир.
(151) Выходит, этот омрачённый человек ещё и соревнуется со мной [завистливо]. Но как его учёность, тело, ум, происхожденье и богатство сравнятся с тем, чем обладаю я?
(152) Поскольку это так, услышав, что повсюду превозносят качества мои, я буду наслаждаться пиром радости – от удовольствия на теле встанут дыбом волосы.
(153) Даже если у него каким-то образом появится богатство, то, работая на нас, он получит лишь на пропитанье: остальное заберём мы силой.
(154) Он должен быть низвергнут из [праздного] покоя и непременно встретиться с ущербом, причинённым нам. Ведь сотни раз и повсеместно он нам вредил в сансарном кругообращеньи».
(155) Мой ум, прошли несчётные эпохи в твоём стремленьи одержимом к личным целям. Пусть даже утомился крайне, ты, кроме боли, ничего не приобрёл.
(156) Примись, пожалуйста, за дело, решительно, как объяснялось выше, трудясь во благо остальным [уже сейчас]. Тогда впоследствии увидишь пользу этого, ведь Мудреца слова всегда верны.
(157) А если б раньше так произошло, что ты бы это действие предпринял, то ситуация подобная и не возникла бы, в которой ты остался без блаженства от свершений будды.
(158) А значит, как относишь чувство «я» ты к каплям семени и крови не своим, подобным образом привычку воспитай его распространять на те же [капли] остальных.
(159) Лазутчиком других существ ты стань. Всё, что увидишь ты на теле у «меня», без исключения единого кради и этим пользуйся во благо остальным.
(160) «Счастлив этот “я”, другие же несчастны. “Я” возвышен, в низком положении другие, “я” для [собственного] блага действую, другие – нет», – размышляя [так], не зародишь ли зависть к самому себе?
(161) Что ж, счастья личного лиши себя, прими страдания других. Недостаток «я» исследуй, вопрошая: «Ну когда уже он сделает хоть что-нибудь [для остальных]?»
(162) Какие бы ошибки другие существа ни совершали, преобразуй их, [узнавая] в них изъяны «я». И даже малые ошибки, совершаемые «я», открыто признавай пред многими людьми.
(163) Признай, что выше слава остальных, позволь затмить ей славу «я». Как самый низкий среди слуг, на то, что для других полезно, «я» своё направь.
(164) Не восхваляй его, ошибками обуреваемого по своей природе, за толику достоинств преходящих, [а вместо этого] ты так себя веди, чтоб не прознал никто о качествах его любых.
(165) А вкратце, все поступки, которыми другим ты вред принёс, во имя личных целей, – пусть на тебя обрушится от них урон, во благо целям ограниченных существ.
(166) Сил никогда ему не придавай, чтоб шумным он не стал. Пусть [вместо этого] ведёт себя как новобрачная жена, стеснительно, застенчиво и сдержанно.
(167) «Так делай! Будь таким! А так не поступай вообще!» – его необходимо обуздать и с ног сбивать, когда бы он ни вышел за пределы.
(168) Но даже если, получив такие наставленья, мой ум, не делаешь ты это, поскольку в твоей власти всё плохое, то именно тебя я должен наказать.
(169) Всё раньше было по-другому, когда ты разрушал меня. Но вижу я тебя [отныне]: куда тебе уйти? Высокомерие я из тебя намерен выбить.
(170) Теперь избавься от любой надежды: «По-прежнему имею личный интерес». Тебя другим я продал, поэтому о собственной усталости не думай; я [им] твою энергию поднёс.
(171) И если я из-за беспечности тебя не вверю существам с ограниченьями, ты, без сомнений, передашь меня хранителям безрадостных миров.
(172) Подобным образом я предан был тобой неоднократно и долго мучим был. Теперь же, вспоминая те обиды, я раздавлю тебя, корыстное созданье.
(173) Если хочешь счастья для себя, то не трудись ради того, чтобы оно в тебе возникло. И если защищённым хочешь быть, всегда защитой будь для остальных.
(174) Чем больше мы лелеем это тело, тем больше портится оно, всё более капризным становясь.
(175) Когда оно пришло в такой упадок, то даже вся земля [с её богатствами] не сможет его прихотей исполнить. Так кто же его чаянья свершит?
(176) Ведь у того, кто возжелает невозможного, возникнут беспокойные эмоции, надежды рухнут. Но если нет надежды ни на что, свершения никогда не будут знать конца.
(177) А значит, не давай возможности желаньям, с телом связанным, расти. Среди объектов, брать которые не стоит из желанья, этот самый лучший.
(178) В конце его развеют в виде пепла, оно инертно, [даже если живо]: другое что-то в действие его приводит. Ужасна эта форма грязная, зачем цепляться за неё как за «мою»?
(179) Живое или мёртвое, зачем приспособление мне это? Чем отличается оно от кома глины и других вещей? Но нет, не избавляешься от гордости [отождествленья с ним]!
(180) Бесцельно копятся страданья, когда пристрастно отношенье к телу. Какая польза в том, чтоб раболепствовать иль злиться, раз эта вещь напоминает деревяшку?
(181) Лелеемое мной подобным образом иль поглощаемое грифами и прочими, ни гнева, ни привязанности цепкой не имеет. Так почему к нему привязан цепко я?
(182) Приходит в ярость что-то, будучи приниженным, а что-то радуется, похвалу услышав, – [но] раз не ведает оно ни одного из двух, то для кого себя я изнуряю?
(183) «Но те, кто жаждет [собственное] тело, считают его другом». Однако все желают собственное тело, так почему они мне тоже не близки?
(184) А значит, без пристрастий, отдал я это тело на благо существам-скитальцам. Но так как множеством изъянов обладает, воспринимать его необходимо как рабочий инструмент.
(185) Так что ж, довольно поведения незрелого! Отправлюсь я по следу мудрецов! Ученье о заботе вспоминая, вспять поверну сонливость и запутанность ума.
(186) Как сострадательный потомок Победителя, сносить я буду строгость [поведения] уместного, ведь если постоянно не трудиться, днём и ночью, когда мои страданья подойдут к концу?
(187) Итак, отвадив ум от ложных троп, я постоянно буду направлять его на поглощённое сосредоточение на том, что совершенно, чтоб омрачения его исчезли.