Подробное объяснение концептуального познания

Следующая классификация, которую нам нужно понимать, – это разделение на концептуальное и неконцептуальное познание. Прежде всего, концептуальное познание происходит только в ментальном сознании, а неконцептуальное познание может происходит и в ментальном, и в сенсорных сознаниях. Концептуальное познание – это познание объекта посредством ментальной категории. Ментальная категория в данном случае называется появляющимся объектом (snang-yul). Если представить это образно, именно появляющийся объект непосредственно появляется в познании, как будто он стоит прямо перед сознанием. В концептуальном познании появляющимся объектом является ментальная категория, которая в соответствии с саутрантикой является метафизической сущностью (spyi-mtshan), а не объективным явлением (rang-mtshan). Другими словами, категория не существует вовне процесса концептуализации. Категория не сидит где-то в другом конце аудитории, и мы не можем её увидеть. Там находится стена или человек, но они не то же самое, что ментальные категории «стены» и «люди».

Ментальная категория возникает только в концептуальном познании и является статичной. Она не меняется. Мы можем заменить общую определяющую характеристику ментальной категории на другую, возможно более точную, но сама ментальная категория не растёт органично, как растение, тело или даже понимание. Это просто фиксированная категория. Например, мы можем считать, что к категории «личности» относятся только люди, но из буддизма мы узнаём, что все живые существа – это личности. Тогда мы расширяем общую определяющую характеристику категории «личности», чтобы она также включала других существ, например животных. Также у нас есть звуковые категории, когда множество сочетаний звуков относятся к категории одного и того же слова. Также есть категории объектов: например, все сорта яблок и разные яблоки относятся к категории «яблоко».

У нас, у людей, есть язык, связанный с использованием звуковых категорий и категорий объектов. У некоторых животных тоже есть язык, но корове не нужно вербально думать «хлев», чтобы понять, что она видит хлев и ей пора туда идти, с какого бы угла она его ни увидела. Животные знают такие вещи, потому что они тоже думают концептуально. Одна из проблем в наших западных языках – используя слово «мышление», мы относим к нему только вербальное мышление и думаем, что оно есть только у людей. В западной терминологии нет общеизвестного слова, которое включало бы также концептуальное познание у животных. 

Категория, используемая в концептуальном познании, – то же самое, что концептуальное исключение всего, что не обладает общей определяющей характеристикой (blo’i gzhan-sel). Концептуальное исключение, как и категория, – это статичное явление, один из типов изолятов (ldog-pa, концептуальное обособление), который я часто называю «ничто иное, кроме». Категория возникает в концептуальной ментальной активности как концептуальное исключение и она статична, но у неё нет формы. Однако через неё в познании появляется нестатичное ментальное представление (опять же, это ментальная голограмма), которая представляет эту категорию. Это концептуально подразумеваемый объект (zhen-yul) концептуального познания – обобщённое представление обо всех отдельных явлениях, относящихся к этой категории.

Например, когда мы думаем о нашей матери или вспоминаем о ней, возникает образ, который представляет её в нашем уме. Этот образ, или представление, может меняться каждый раз, когда мы о ней думаем, потому что это не застывшая фотография. Также образ может быть в фокусе или не в фокусе, у него могут быть разные детали.

Или мы можем подумать о своей матери просто с помощью ментального звучания слова «мама», и тогда эти звуки будут представлять её в нашем мышлении. В вербальном мышлении, которое длится у большинства из нас значительную часть времени, возникают ментальные представления звуковых категорий слов и связанных с ними категорий смысла (также известных как категории объекта). Из этих представлений ментальных звуков и состоит наш так называемый «голос в голове». Конечно, не существует отдельного «я», которое говорит в микрофон, сидя за столом в нашей голове, даже если нам так кажется. У нас могут возникать ментальные звуки слов: «Что же мне теперь сказать? Все смотрят на меня», но не существует «я», отдельного от этой ментальной активности, которое разговаривает в нашей голове и волнуется. Если мы считаем, что такое «я» существует, это полное непонимание реальности.

Таким образом, когда мы думаем о своей матери, то появляющийся объект данного концептуального познания – категория «моя мать», а вовлечённый объект – это концептуально подразумеваемый объект, обобщённое ментальное представление о матери. Такое представление возникает в силу привычки, подобной ментальному отпечатку, на основе нашего познания матери на протяжении всей нашей жизни. Концептуальное познание не предполагает, что существует фокальный объект, который проецирует себя на наше ментальное сознание, служа таким образом внешним источником ментальной голограммы. Вовлечённый объект – это то, о чём мы думаем, то есть ментальное представление о нашей матери. Представление может быть ментальной картинкой, ментальным звуком слова «мама», звуком её голоса или чем-либо ещё, что представляет категорию «моя мама» в нашем уме. Появляющийся объект, когда мы думаем или вспоминаем о ней – это категория «моя мама», то есть обобщение, включающее все моменты, когда мы видели нашу мать или разговаривали с ней.

Концептуальное познание также может происходить, когда внешний объект находится рядом с нами. Например, разговаривая с Мэри, я её вижу. Это неконцептуальное сенсорное обнажённое познание. И вовлечённый объект, и появляющийся объект – Мэри; это объективно. Затем в отдельном концептуальном познании, которое возникает сразу после того, как я её увидел, я вижу её через фильтр ментальной категории, к которой я её отношу. Это может быть категория, связанная с воспоминанием о ней, которая возникает благодаря тому, что я помню встречу с ней в прошлом.

Но на самом деле, когда я впервые увидел её сегодня, могло бы так получиться, что я бы не вспомнил и не узнал её. Тем не менее я бы увидел человека по имени Мэри и мне пришлось бы концептуально отнести её к категории «кто-то, кого я не знаю». Затем, после того как я испытал бы неловкость, когда она сказала: «Это я пригласила вас провести семинар», я бы вспомнил, что это Мэри, которая меня пригласила и которую я вчера видел в аэропорте, когда прилетел. Она была вовлечённым объектом моего сенсорного познания и до и после того, как я её узнал, а ментальное представление о ней всё это время оставалось вовлечённым объектом происходящего одновременно с этим концептуального познания. Однако теперь я воспринимаю её посредством другой категории объекта – «Мэри, организатор», а не «кто-то, кого я не знаю». Поскольку она стояла прямо передо мой, ментальная голограмма, возникшая в моём концептуальном познании, соответствовала ментальной голограмме, которая возникла в моём неконцептуальном сенсорном познании. Конечно, эта ментальная голограмма постоянно менялась, поскольку Мэри двигалась и говорила; я не смотрел на статую и не слушал, что говорит статуя.

Допустим, я думаю о Мэри позже, когда она ушла в другую комнату. Я уже её не вижу, но в моём концептуальном мышлении всё равно присутствует ментальное представление о ней. Если у меня очень хорошая память, этот ментальный образ будет очень точно копировать её позу и выражение лица в один из моментов, когда я её видел. Этот образ представляет Мэри в моём мышлении в течение всего периода времени, когда я её вижу, хотя она, конечно, не оставалась всё время в этой позе. У большинства из нас нет подобной фотографической памяти. Мы не можем вспомнить образ человека точно в соответствии с его или её внешним видом в определённый момент. Тем не менее у нас всё равно будет возникать ментальная голограмма, представляющая то, что мы видели. 

Когда мы видим Мэри, а точнее цветную форму её тела, на основе которого Мэри приписана, мы также неконцептуально видим, к какому типу относится эта личность: это человек, женщина, молодая женщина и так далее. Мы на самом деле видим молодую женщину. Эти факты являются приписываниями на основе её тела и, соответственно, на основе её личности. Также у её тела с объективной точки зрения есть свойства (khyad-par) – вес, рост и так далее. Мы видим молодую женщину какого-то роста и веса. Но лишь когда мы концептуально познаём её сразу после того, как увидели её, мы относим увиденное к категориям объекта «человек», «женщина» и так далее и у нас возникают различные ассоциации, которые мы концептуально проецируем на эти категории. Кроме того, только в концептуальном познании мы добавляем такие качества, как «высокая», «низкая», «добрая» и так далее, и дополнительные категории, например «организатор». Когда мы просто видим её, мы не воспринимаем её как высокую, низкую или организатора, которая нас пригласила. 

Есть большая разница между концептуальным и неконцептуальным познанием Мэри. В неконцептуальном познании нет категорий. Но даже если категория «Мэри» не возникает, мы всё равно видим Мэри. Это объективный факт об этой личности: это Мэри, а не Сюзан. К какому типу относится воспринимаемый объект – это тоже объективно. Мы не просто видим цветные формы, мы видим общепринятый объект. Это тело, а не стол, и это тело можно увидеть, услышать и познать с помощью других чувств. Более того, мы видим не только тело, но и человека, личность, и в частности молодую женщину, а не молодого жирафа. Какую личность мы видим? Мэри, индивидуальную личность, обладающую особой определяющей чертой и именем. Мы не видим Сюзан. Однако мы не познаём её как «молодую женщину Мэри», пока не познаем её концептуально посредством категории объекта, соответствующей этой конкретной молодой женщине, названной именем Мэри.

Вы понимаете разницу между неконцептуальным и концептуальным познанием? С помощью неконцептуального познания мы видим личность, Мэри. Но изначально, в первый момент зрительного восприятия, мы этого не знаем. Чтобы понять, что это пригласившая меня Мэри, нам нужно концептуально отнести её к правильной категории. Пример неправильной категории – «человек, которого я никогда раньше не встречал».

Таким образом, концептуальное мышление – это не просто голос в нашей голове. Оно включает концепции и предварительные суждения о вещах, к которым относятся слова, и эти концепции нужны нам, чтобы осмысливать свой опыт и общаться с другими. В обратном случае мы не сможем понимать язык.

Также у нас могут быть концепции без языка. У собаки есть концепция (категория) «мой хозяин». Каждый раз, когда она чувствует запах определённого человека, собака относит его к этой категории. Она концептуально понимает, что этот человек – «хозяин». У собаки категория «мой хозяин», без сомнений, представлена запахом, и она не использует слово. Таким образом, категория необязательно должна быть представлена визуальным образом. У животных есть концептуальное познание. А иначе как бы маленький львёнок знал, что съедобно? Львёнок учится точно так же, как ребёнок.

Как младенец узнаёт, что съедобное, а что несъедобное? Сначала ребёнок всё кладёт в рот, но в конце концов он учится исключать несъедобное и отличать его от съедобного. В обратном случае до конца жизни он клал бы себе в рот всё подряд, чтобы понять, съедобное это или нет. Однако помните, что категории, например «съедобное», – это статичные явления, они не растут органично. Ребёнку нужно научиться, какие объекты следует относить к категории «съедобное», а какие из неё нужно исключать. То же самое происходит у львёнка. Разница только в том, что ребёнок в конечном счёте научится называть категорию «еда» словом «еда», а у львёнка такого слова не будет.

Как мы узнаём, какие вещи относятся к каким категориям? Нужно внимательно это проанализировать. Некоторые категории, например «съедобное», – это естественная часть нашего биологического устройства. Нас не нужно учить, что существует пища (речь не о том, чтобы выучить слово) и что некоторые объекты на самом деле съедобны и нам нужно класть их в рот, жевать и проглатывать. Нам всем нужна пища, и мы едим инстинктивно. Как и у всех млекопитающих, у нас есть инстинктивная потребность сосать материнское молоко. Вопрос в том, что мы считаем подходящим для категории «съедобное». Одни виды, например львы, естественным образом включают в эту категорию мясо, а не траву. Другие виды инстинктивно считают съедобными другие объекты. Корова инстинктивно ест траву, а не мясо. У человека всё не так просто.

С категорией «съедобное» связана обобщённая определяющая характеризующая черта. Съедобное – это то, что выполняет определённую функцию: после употребления оно избавляет нас от неприятного чувства голода. Эту функцию могут выполнять многие объекты, включая молоко и испорченные продукты, ставшие мусором. Хотя сосание соски может удовлетворить потребность младенца в комфорте, оно не утоляет чувство голода. Таким образом, на основе личного опыта, проб и ошибок, ребёнок учится исключать соску, игрушки и так далее из категории «съедобное».  

Но как научиться исключать испортившиеся продукты? Конечно, если что-либо имеет плохой вкус или обжигает рот, как чили, маленький ребёнок не будет это есть и не сочтёт едой. Но как насчёт печенья, которое упало в грязь, но всё равно приятное на вкус? У грязного печенья всё равно есть индивидуальная определяющая характеристика еды: если его съесть, исчезнет неприятное чувство голода.

Ребёнку нужно выучить дополнительную подкатегорию съедобного – безопасное для употребления съедобное. У этой категории есть ещё одна обобщённая определяющая характеристика – «то, что после употребления не приведёт к болезни». Отличить, что приведёт к болезни, а что нет, не так уж и просто. После употребления некоторых продуктов можно почувствовать себя плохо почти сразу, а другие вызывают болезнь только в долгосрочной перспективе, например фаст-фуд. Есть разница между безопасной и здоровой пищей.

Чтобы понять, безопасно ли то, что утоляет голод, другими словами, не вызовет ли это болезнь, нам нужно понимать причинно-следственную связь между употреблением продукта в пищу и заболеванием. Как ребёнок этому учится? Взрослый может научиться этому на личном опыте, путём проб и ошибок. Мы съели то, что привело к плохому самочувствию, и поэтому будем избегать этого в дальнейшем. Однако маленькому ребёнку трудно понять причинно-следственную связь между тем, что он съел упавшее на землю печенье, и тем, что он заболел. Родители должны научить его категории «грязное» – что упавшее в грязь печенье относится к категории «грязное» и что члены категории «грязное» не могут быть членами категории «съедобное, безопасное для употребления в пищу». Чтобы ребёнок этому научился, может понадобиться некоторое время и ребёнка нужно воспитывать, но в конечном счёте он научится. Труднее взрослым понять, что фаст-фуд таже нужно исключить из категории «съедобное, безопасное для употребления в пищу».

Наша тема становится всё сложнее. Например, когда мы сначала смотрим на цветок, это неконцептуальное обнажённое зрительное познание, вовлечённый объект которого – цветная форма и цветок как общепринятый объект. В этот момент мы не думаем: «Цветок, – или: – Как красиво». Мы ещё успели отнести видимое к концептуальным категориям «цветок» и «красивые объекты». Неконцептуальное обнажённое познание длится лишь недолгий момент, но затем, поскольку наше познание уже не свежее, наше зрительное восприятие становится последующим познанием. Оно всё ещё неконцептуально, но это уже не обнажённое познание. 

Перед тем как мы подумаем «цветок», проходит одна шестьдесят четвёртая секунды неопределённого познания. За это время наше внимание переключается с неконцептуального познания на концептуальное. На стадиях обнажённого познания и последующего познания наше познание объекта было уверенным: мы с определённостью различали этот объект, не путая его с другими объектами вокруг. Но теперь наш ментальный фактор различения направляется на то, к какой категории отнести объект, и на мельчайшую долю секунды возникает неопределённое познание цветка. 

Теперь, когда мы концептуально познаём цветок посредством категории «цветы» и, вероятно, используем слово «цветок», мы всё ещё смотрим на цветок, но с помощью отдельного неконцептуального зрительного познания. Концептуальное познание накладывается на неконцептуальное, из-за чего неконцептуальное зрительное восприятие становится немного завуалированным. Однако это не значит, что неконцептуальное познание цветка больше не происходит, после того как мы начинаем относить его к категории.

Происходящее одновременно с этим концептуальное познание умственного представления об этом объекте посредством категории «цветы» называют подобием обнажённого познания (mngon-sum ji-ltar-ba). Это не настоящее обнажённое познание. Хотя ментальная голограмма в этом концептуальном познании соответствует голограмме, возникающей в зрительном восприятии, такое концептуальное познание всё равно обманчиво, поскольку из-за него нам кажется, что все объекты, соответствующие категории «цветы», выглядят таким образом. Ментальная голограмма, которая выглядит как этот цветок вовне, воспринимается как обобщённое ментальное представление для всей категории «цветы».

После подобия обнажённого познания цветка, которое на самом является его концептуальным познанием посредством категории «цветок», может снова возникнуть неконцептуальное обнажённое зрительное восприятие цветка без одновременной концептуализации о нём. Наше понимание того, что это цветок, переносится в обнажённое зрительное познание; это возможно потому, что ранее у нас происходило его концептуальное познание. Это хорошо объясняет, почему беспокоящие эмоции могут сопровождать неконцептуальное обнажённое сенсорное познание. Это основано на предшествовавшем концептуальном познании.

Например, давайте проанализируем жадность в отношении еды. Мы смотрим на десерт, и сначала мы видим цветные формы и общепринятый объект – десерт. Наше неконцептуальное обнажённое зрительное познание десерта не сопровождается беспокоящими эмоциями, такими как жадность. Жадность, привязанность или страстное желание возникают только в случае преувеличения положительных качеств объекта и/или проецирования положительных качеств, которых у него нет.

Таким образом, жадность возникает только одновременно с концептуальным познанием, когда мы относим зрительно воспринимаемый десерт не просто к категории «десерт», но и к категории «самая фантастическая вещь в мире, которая будет делать меня всё более и более счастливым, по мере того как я буду её есть». Это преувеличение хороших качеств десерта и разновидность неправильного восприятия (tshul-min yid-la byed-pa). Мы относим десерт к неподходящему ментальному ящику, к которому он достоверно не относится – к «самой фантастической вещи в мире». Затем эта жадность может переноситься и в неконцептуальное обнажённое сенсорное познание вкуса десерта, когда мы будем его есть.

Часто у нас одновременно происходит несколько процессов познания. Например, когда мы разговариваем с человеком, происходит неконцептуальное обнажённое слуховое познание, то есть мы слышим звуки слов, которые человек произносит, и в это же время мы концептуально познаём эти звуки с помощью звуковых категорий слов и смысловых категорий, описывающих значения слов. Именно так мы понимаем слова собеседника. На самом деле такое концептуальное познание является разновидностью познания, основанного на выводах. Оно основано на цепочке умозаключений: «Если я слышу такие-то звуки, следовательно это звуки таких-то слов и у них такой-то смысл». Эта разновидность познания называется познание, основанное на условностях. 

Одновременно с этой разновидностью познания, основанного на выводах, мы видим человека. Хотя ментальный фактор внимания сопровождает и зрительное, и слуховое восприятие, уровень внимания в этих двух процессов может отличаться. Если ментальный фактор различения, сопровождающий неконцептуальное обнажённое зрительное познание, различает определённое выражение глаз и лица человека и определённую позу, мы можем сделать концептуальный вывод, что он устал. Откуда мы это знаем? Мы полагаемся на цепочку умозаключений: «Если человек выглядит таким образом, значит он устал». Эту цепочку умозаключений мы выучили на собственном опыте. Полагаясь на этот вывод, мы продолжаем смотреть на человека и одновременно познаём его концептуально посредством категории «уставший человек».

Также мы можем сделать концептуальный вывод, что человек устал, на основе агрессивного и капризного тона его голоса. Осознав это, мы изменим своё поведение и не будем вступать в длительную дискуссию или спор: мы поймём, что собеседник слишком раздражён, чтобы говорить рационально. Ещё полезнее замечать, что мы сами устали и начали капризничать. Тогда мы можем последовать совету Триджанга Ринпоче и «уложить ребёнка в кроватку», если мы слишком раздражены, чтобы адекватно решать какие-либо проблемы. Мы можем ненадолго прилечь и вздремнуть или пойти спать. Без сомнений, после пробуждения мы почувствуем себя по-другому. Обычно мы чувствуем себя лучше и настроение меняется.

Перед тем как пойти спать, мы видели вещи в негативном ключе, а утром почувствовали себя лучше и наше видение мира изменилось. Откуда мы знаем, какое видение правильное? Мы используем ещё достоверный способ познания – познание, определяемое другим (gzhan-la nges-kyi tshad-ma). Его более полное название – достоверное познание, при котором определённость в отношении объекта (в данном случае то, какой из двух взглядов на мир правильнее) должна обеспечиваться другим познанием. Другими словами, мы знаем: чтобы оценить, какой взгляд на вещи правилен (и не просто на основании аргумента «это правильно, потому что я так думаю»), нам нужно ещё одно познание, с помощью которого мы получим дополнительную информацию. 

Допустим, вчера вечером, придя с работы домой, мы подумали: «Кажется, я сегодня кое-что сделал неправильно. Я действительно всё перепутал». Мы концептуально относим себя к ментальной категории «ужасный человек» и начинаем сильно волноваться и расстраиваться. Лучше пораньше лечь спать, поскольку мы достоверно знаем: чтобы понять, сделали мы ошибку или нет, нужно вернуться на работу утром и всё проверить. Утром, успокоившись, мы возвращаемся на работу и проверяем. Например, мы обнаруживаем, что на самом деле всё сделали правильно. С помощью познания, определяющего себя (rang-las nges-kyi tshad-ma), мы познаём, что нам не нужна дополнительная информация. Когда мы оказались на работе и всё проверили, мы можем с определённостью сделать правильный вывод о произошедшем. Мы концептуально познаём себя посредством ментальной категории «человек, который ничего не перепутал».

Подобным образом, если нам сказали, как нам показалось, нечто странное, мы используем познание, определяемое другим, и понимаем: перед тем как сделать вывод по поводу слов другого человека, нужно уточнить у него, что он сказал.

Когда мы полагаемся на цепочку умозаключений и приходим к какому-либо выводу, как узнать, что наш вывод правильный? Опять же, это не так-то просто. Логические ошибки – очень большая тема, изучаемая в буддизме. Но даже если мы не практикуем буддийские дебаты на основе формальной логики, мы можем следовать некоторым рекомендациям. Например, в медитации на смерть и непостоянство мы размышляем о том, что смерть непременно придёт, однако нет определённости в том, когда именно это случится. Из этого можно сделать два противоположных вывода. Первый вывод заключается в том, что смерть – самая ужасная вещь в мире. Сделав такой вывод, мы будем концептуально познавать смерть посредством категории «самая ужасная вещь в мире», и наша эмоциональная реакция будет заключаться в том, что мы расстроимся. С другой стороны, мы можем сделать вывод, что, поскольку время нашей смерти неизвестно, лучше использовать имеющиеся у нас сейчас возможности и не растрачивать нашу драгоценную человеческую жизнь впустую. Тогда мы будем концептуально познавать смерть посредством категории «то, что побуждает меня не тратить время впустую, а делать что-нибудь созидательное».

Какой из этих двух выводов верен? Один из общих принципов заключается в том, что все хотят быть счастливыми и никто не хочет страдать. Если мы просто будем расстраиваться из-за смерти, это значит, что наш вывод был неправильным. Мы сделали ошибочное заключение, что всё безнадёжно. Оно ошибочно, потому что из-за него мы начали страдать и почувствовали апатию, не стремясь делать ничего позитивного. Правильное умозаключение привело бы нас к выводу, что, если мы хотим сделать что бы то ни было конструктивное, лучше не тратить время даром и делать это сейчас. Тогда мы не будем унывать по поводу неопределённости времени своей смерти, наш настрой будет позитивным.

Эмоциональная реакция возникает вместе с тем или иным способом осознавания. Её нельзя описать как достоверную или недостоверную. Тот факт, что мы умрём и что мы осознаём свою смертность, остаётся одним и тем же независимо от того, к какому выводу мы придём с помощью концептуального познания и как отреагируем. Наша эмоциональная реакция зависит от нашего вывода, и она помогает нам оценить его правильность. Один вывод и одна реакция на него нанесёт нам вред и сделает нас несчастными, а другая реакция сделает нас счастливыми: мы будем чувствовать, что используем своё время наилучшим образом. Если у нас хорошо развита способность к распознаванию, мы сможем различать, что будет для нас полезным, а что – разрушительным. Если мы проживём эту жизнь в депрессии, а затем умрём, это не очень-то полезно и весело.

Оба противоположных вывода и связанные с ними эмоциональные реакции основаны на достоверной информации. То, что наша смерть обязательно наступит и мы не знаем её точного времени, является фактами независимо от того, как мы будем концептуализировать смерть на основе данной информации.

Наша эмоциональная реакция на любое заключение, к которому мы приходим с помощью концептуального познания, основанного на выводах, зависит от наших склонностей, от силы наших беспокоящих эмоций и от других ментальных факторов. Недавно, возвращаясь вечером из ресторана, мы увидели лежащего на улице человека. У нас могло бы возникнуть чувство, что мы не хотим иметь с ним дело в силу множества причин, и тогда мы прошли бы мимо и не проявили бы заботу. Это одна эмоциональная реакция, основанная, как правило, на том, что мы очень спешим и у нас нет свободного времени. Наше познание было точным в том смысле, что мы увидели лежащего человека, и оно было уверенным; там действительно кто-то лежал. Это был не был манекен из витрины магазина, это был человек. Мы не знали, что с ним случилось, и, не проявив заботу, не бы не остановились и не спросили.

Однако благодаря склонности к состраданию мы достоверно знали, что следует получить дополнительную информацию, которая поможет определить, нужна ли человеку помощь. Наши дальнейшие действия должны были зависеть от достоверного знания о том, всё ли у него в порядке со здоровьем. Со мной были люди, которые знали финский, и они остановились и спросили, всё ли хорошо. Их эмоциональной реакцией была забота. Человек ответил, что с ним всё в порядке, просто он ждёт такси и отдыхает. Он не был пьян и затем встал и ушёл.

Мы потом предположили, что это похоже на эксперимент, как будто человек проверял, остановится ли кто-нибудь и предложит ли помощь. Этот вывод мог быть совершенно ошибочным, поскольку мы не проверили его. Нам казалось самоочевидным, что это был журналист или кто-нибудь в этом роде. Мы даже придумали историю о том, как он лежал на земле, а потом встал и ушёл именно тогда, когда мы спросили у него, не нужна ли помощь. Наш вывод мог быть правильным или неправильным. Теперь уже мы не узнаем.

Вопрос в том, какая эмоциональная реакция была достоверной – проявить заботу и участие или с безразличием пройти мимо. В конце концов, может быть, человек действительно просто отдыхал, ожидая такси, как он и сказал. Тогда предлагать ему помощь было совершенно необязательно. Он мог сказать, чтобы мы занимались своими делами. Мы пришли к выводу, что проявить заботу и сострадание – это лучшая реакция, однако нельзя утверждать, что эта реакция более достоверна, чем если бы мы просто прошли мимо. Эмоциональная реакция может быть уместной или неуместной – в зависимости от ситуации. Однако зачастую мы эмоционально реагируем ещё до того, как получим достаточно информации, которая позволила бы нам точно и уверенно понимать, что мы видим и слышим, и прийти к правильному выводу. Когда мы увидели человека, лежащего на тротуаре, наше восприятие было точным и уверенным. Но когда мы сделали вывод, что он болен или пьян, это не было ни точным, ни уверенным. 

Таким образом, наша эмоциональная реакция на то, что мы видим или слышим, очень сильно зависит от выводов, которые мы делаем на основе полученной информации. Поскольку некоторые эмоциональные реакции приносят страдания и нам, и другим, очень важно уметь отличать достоверные способы познания от недостоверных.