Обучение у Серконга Ринпоче

Спустя несколько месяцев я встретил настоятеля в его крошечной хибарке, сделанной из кизяков, смешанных с глиной. Она располагалась высоко над Дальхузи, горной деревенькой около Дхарамсалы, где находился монастырь Гьюто и где я поселился. Непритязательный старый монах только что завершил два трехгодичных медитативных затвора. Когда я попросил его учить меня, настоятель с готовностью согласился. Он сказал мне, что я пришел как раз вовремя. На следующий день он начинал интенсивный трехлетний затвор по системе Гухьясамаджи. Не хотел бы я присоединиться к нему? Мне, конечно же, пришлось отказаться, но я получил урок, который преподнес мне Ринпоче в классическом буддийском виде. Ринпоче устроил обстоятельства таким образом, чтобы я сам понял истину. Чтобы изучать и практиковать самую продвинутую тантру, мне нужно начать с самого начала.

Вскоре я изменил тему своей диссертации на более скромную – устную традицию ламрима, последовательных этапов пути, – и договорился об изучении основ с геше Нгавангом Даргье, учителем Шарпы Ринпоче и Камлунга Ринпоче. Геше – это монастырская ученая степень, приблизительно равная докторской, и мастерство геше Даргье как образованного учителя принесло ему положение наставника пяти юных лам-перерожденцев. В то время геше Даргье жил в переделанном коровьем хлеву, кишащем мухами. Хлев был таким крошечным, что туда могла поместиться только его кровать, а на полу, потеснившись, могли сесть три человека. Хотя условия, в которых он жил, отталкивали меня, я принялся за учебу. Мне также было необходимо выучить современный разговорный тибетский язык. В Гарварде я изучал только классический письменный язык.

В следующий раз я встретил Серконга Ринпоче в июне того же года. Во всём районе разразилась ужасная эпидемия холеры и тифа, и Его Святейшество Далай-лама попросил Ринпоче приехать в Дальхузи, чтобы даровать уполномочивающее посвящение Хаягривы. Практика этого мощного образа будды вместе с соблюдением санитарии помогает людям избегать инфекции. Хотя я был среди горстки западных людей, получавших посвящение, мне не представилась возможность встретиться с Ринпоче лично. Ему нужно было проводить посвящение в других местах, и он быстро покинул Дальхузи.

Ко времени нашей новой встречи произошло много изменений. Осенью 1971 года Его Святейшество попросил геше Даргье обучать буддизму иностранцев в новой Библиотеке тибетских трудов и архивов в Дхарамсале. Шарпа Тулку и Камлунг Ринпоче присоединились к нему в качестве переводчиков. Я спросил, могу ли я тоже помочь библиотеке с переводом текстов, и Его Святейшество согласился. Сначала я должен был защитить диссертацию, получить докторскую степень, а потом вернуться. Начавшаяся приграничная война с Пакистаном в менее чем ста милях заставила меня уехать без промедления. Я возвратился в Гарвард и последовал совету Его Святейшества. Спустя несколько месяцев, в сентябре 1972 года, сказав «спасибо, нет» преподавательской карьере в университете, к великому удивлению моих профессоров, я переехал в Дхарамсалу.

Серконг Ринпоче только что уехал в Непал на два года, чтобы дать посвящения и устные передачи в только что построенных там монастырях. Когда он вернулся в Дхарамсалу осенью 1974 года, я наконец-то мог достаточно хорошо говорить по-тибетски, чтобы объясняться с ним без посредников. Хотя я не понял этого сразу, Ринпоче, похоже, знал, что у меня была кармическая связь, чтобы стать его переводчиком. Об этом говорило то, что он побуждал меня часто навещать его и сидеть рядом во время его встреч с разными людьми. Между встречами Ринпоче болтал со мной и объяснял значения разных слов в тибетском, чтобы убедиться, что я понял разговор.

Вскоре Ринпоче подарил мне набор из трех великолепных тханок Белого Манджушри, Белой Сарасвати и Белой Тары, которые ему недавно поднесли жители Спити. Эти образы будд были центральными для его личностного развития и медитативной практики с раннего детства. Они воплощают, соответственно, ясность мысли для помощи другим; выдающуюся проницательность для ясного и творческого изложения; и жизненную силу, необходимую для долгой и продуктивной жизни. Этот глубокий по смыслу подарок закрепил наши взаимоотношения. Когда я спросил Ринпоче, могу ли я быть его учеником, он терпеливо улыбнулся над моей типично западной привычкой испытывать потребность словесного подтверждения того, что было совершенно очевидно.

Затем Ринпоче начал систематически готовить меня к тому, чтобы я стал переводчиком, никогда не называя словами, что он делал именно это. Сначала он работал над развитием моей памяти. Когда бы я ни навещал его, Ринпоче неожиданно просил меня повторить слово в слово то, что он только что сказал. Точно так же он просил меня повторить то, что только что сказал я сам. Когда осенью 1975 года я начал переводить Ринпоче, он часто просил меня перевести его слова обратно на тибетский, чтобы убедиться, что не было ошибок, дополнений или пропусков. На самом деле, в течение всех восьми лет, когда я служил его переводчиком, я чувствовал, что каждый раз, когда Ринпоче просил меня подобным образом переводить обратно, я неизменно понимал его слова неправильно. Было похоже, что Ринпоче всегда чувствовал, когда я ошибался.

Затем Ринпоче начал давать в конце занятий пятиминутный обзор учения, а потом начал говорить мне, что теперь моя очередь делать заключение. Таким образом он не только учил меня переводить длинные высказывания, но также учить самому. Иногда он даже болтал со своими сопровождающими, пока я делал заключение, проверяя мою способность сосредоточиваться. Хороший учитель не должен отвлекаться или терять присутствие духа из-за внешнего шума.

Когда Ринпоче обучал меня наедине, он никогда не разрешал мне делать записи. Я должен был все запоминать, и записывать позже. Вскоре Ринпоче начал давать мне бесчисленные задания после уроков, так что я мог делать записи гораздо позже, ночью. И наконец, Ринпоче иногда останавливался во время учений, которые я переводил, и в качестве отступления объяснял что-то мне лично по поводу моих занятий на совсем другую тему. Потом, не дав мне ни секунды, чтобы поразмышлять над его словами или сделать записи, он возвращался к основному учению.

Каждый раз, когда я задавал Ринпоче вопрос о том, что он говорил мне раньше, он жестко ругал меня за отсутствие памяти. Помню, я однажды спросил его о значении одного термина и Ринпоче резко ответил мне: «Я объяснял тебе это слово семь лет назад! Я ясно помню это. Почему ты не помнишь?» В действительности, как он однажды мне сказал, с годами его ум становился яснее.

Серконг Ринпоче был заинтересован не только в развитии хорошей памяти у меня, но и в точности моих переводов. Из своего опыта обучения западных людей он понял, что основное непонимание происходит из-за того, что их вводит в заблуждение перевод некоторых технических терминов. Поэтому вместе со мной он разрабатывал новую терминологию на английском языке. Он терпеливо объяснял значение и коннотацию каждого тибетского термина и спрашивал о подтексте возможных английских соответствий, чтобы сопоставить значения. Он всегда побуждал меня экспериментировать с новыми терминами и не быть рабом укоренившихся неправильных переводов. Стандартная тибетская терминология, используемая для перевода буддийских текстов с санскрита, развивалась постепенно в течение веков. И будет совершенно естественным, если похожий процесс пересмотра терминов произойдет и с переводом на западные языки.

Когда я в самом начале попросил Ринпоче принять меня в качестве ученика, я в особенности просил его научить меня искусным средствам – как помогать другим сострадательно и мудро. Хотя у меня было элитное академическое образование, в котором я всегда преуспевал, мое личностное развитие было однобоким. Мне необходимо было научиться искусству общения и скромности. Поэтому Ринпоче называл меня только одним словом – «дурак» – и указывал на все неправильное или глупое, что я говорил или делал. Например, когда я переводил для него, Ринпоче настаивал, что я должен понять все полностью – каждый раз, когда я запинался, – и для него не имело значения, как долго это продолжалось и насколько стыдно мне было, когда он называл меня дураком. Он не пропускал ни одного непонятого для меня или неправильно переведенного слова. И хотя такие методы были бы неуместны для учеников с низкой самооценкой, для меня его бескомпромиссный подход годился как нельзя лучше.

Однажды во Франции, в Лаворе, Ринпоче давал наставления по комментарию к одному сложному тексту. Когда я сел переводить, Ринпоче попросил меня также сравнить несколько изданий комментария и редактировать текст по мере нашего продвижения. У меня не было ручки, но прямо передо мной сидела женщина с ярко окрашенными рыжими волосами, щедро нанесенной красной губной помадой и красной розой, которую она во время всего учения держала в зубах. Я спросил, нет ли у кого лишней ручки, и она одолжила мне свою. В конце лекции я был полностью изнурен. Когда я встал, женщина, не говоря ни слова, протянула руку. Я был так поглощен собой, что подумал, что она хочет пожать мне руку и поздравить с хорошей работой. Когда я протянул свою руку в ответ, Ринпоче прорычал: «Отдай ей ручку, дурак!»

Чтобы укротить мою эгоцентричность, Ринпоче также учил меня делать все только для других. Он никогда не соглашался давать мне учение или посвящение, которое я просил для себя. Он соглашался только в том случае, если просил кто-нибудь другой, а я был переводчиком. Ринпоче учил меня индивидуально только тому, что он сам считал важным для меня.

Кроме того, Ринпоче никогда не хвалил меня прямо в лицо, но всегда ругал, особенно перед другими, чтобы я научился бестрепетно принимать критику и давление. На самом деле, я помню, Ринпоче поблагодарил меня за мою помощь только один раз – в конце нашего первого совместного тура на Западе. Таким эмоционально сильным способом Ринпоче учил меня мотивации, состоящей в желании просто приносить пользу другим, а не в желании получить похвалу или угодить учителю. Когда я увидел, что ожидание его похвалы похоже на то, как собака ждет, чтобы ее потрепали по голове, я вскоре перестал ждать знаков одобрения. Даже если бы он похвалил меня, что бы мог я сделать, кроме как завилять хвостом!

Ринпоче всегда вдохновлял людей учиться читать важнейшие тексты самим. Когда бы у человека ни возникали сомнения или вопросы, Ринпоче заставлял его поискать нужное место и проверить. Он говорил, что не он придумал эти учения: они произошли из достоверных источников. Ринпоче также говорил, что никто не должен ждать, что лама научит их всему. Более того, он повторял западным людям утверждение Его Святейшества, что в последующие двести или более лет вся полнота учений Будды окажется доступна только на тибетском языке. Поэтому он решительно поддерживал своих западных учеников в изучении тибетского. Он говорил, что каждый слог в тибетском языке полон смысла. Поэтому во время учений Ринпоче часто вдавался в подробности подтекста тибетских специальных терминов.

В согласии с таким подходом Ринпоче заставлял меня продолжать обучение, читая тексты и разрешая задавать любые вопросы, которые у меня возникали. Он говорил, что таким образом ученики в конце концов смогут ориентироваться в любой буддийской литературе как рыба в воде или птица в небе. Объясняя, что ламы существуют для того, чтобы научить учеников стоять на своих ногах, а потом летать, он давал руководство по тому, что изучать и читать. Потом он выталкивал своих учеников из гнезда прочь – одних.

Ринпоче использовал много методов, чтобы научить меня ни в чем не полагаться на него. Например, хотя у нас были очень тесные отношения, он никогда не притворялся, что может помочь мне во всех ситуациях. Однажды я сильно заболел и лекарства, которые я принимал, мне не помогали. Когда я попросил Ринпоче предсказать, какую медицину мне лучше использовать, западную, тибетскую или индийскую, и на какого доктора положиться, Ринпоче сказал, что его предсказания в настоящий момент невнятны. Вместо этого он послал меня к другому ламе, который помог мне найти более эффективное лечение. Вскоре я поправился.

Спустя несколько лет я понял, что Ринпоче готовил меня, чтобы я переводил Его Святейшество. На самом деле, я иногда чувствовал, что был как бы подарком, который Ринпоче готовил для Далай-ламы. Однако чтобы правильно служить, я должен был никогда не чувствовать привязанность к Его Святейшеству или зависимость от него. Я просто должен был стать одной из многих клюшек для гольфа, из которых Его Святейшество мог выбрать подходящую для его нужд по переводу. Мне также предстояло столкнуться с огромным давлением и преодолеть свой эгоизм.

Итак, Ринпоче учил меня, как правильно себя вести, когда служишь Далай-ламе. Например, переводчики Его Святейшества никогда не должны двигать руками, как в танце, или пялиться на него, как в зоопарке. Вместо этого они должны сидеть, опустив голову, оставаться полностью сосредоточенными и никогда ничего не добавлять от себя. Они должны перечислять людей и пункты в том порядке, в каком их упоминал Его Святейшество, никогда ничего не изменять и не считать, будто те или иные слова, сказанные Его Святейшеством, могут не иметь смысла или цели.

Титулы лам должны быть переведены правильно, именно так, как их употребляет Его Святейшество, а не так, как иностранцы называют почти каждого ламу «Его Святейшество». Вместо того чтобы почтить этих лам, эта западная традиция, основанная на неосведомлённости, принижает Далай-ламу. На самом деле, это привело бы тех лам в ужас, узнай они, что иностранцы используют для них тот же титул, что и к Далай-ламе. Так же как в католической церкви и в дипломатических кругах, тибетский протокол и иерархическое употребление титулов следует строгим правилам.

Часто, когда я переводил Его Святейшество, Серконг Ринпоче сидел напротив меня. Его вид помогал мне помнить моё обучение. Например, однажды во время перевода в Дхарамсале перед аудиторией из нескольких сотен человек с Запада и нескольких тысяч тибетцев, Его Святейшество остановил меня и разразился смехом: «Он только что сделал ошибку!» Его Святейшество отлично понимает по-английски. И хотя мне хотелось муравьем заползти под ковер, Ринпоче, который сидел в поле моего зрения, помог дураку не потерять самообладания.

Иногда, тем не менее, я нуждался в силовых напоминаниях о его уроках. Например, одним из ранних моих переводов Его Святейшества было учение, которое он давал для десяти тысяч человек под деревом бодхи в Бодхгае. У меня сломался микрофон, и Его Святейшество заставил меня практически влезть на колени мастера распева, чтобы воспользоваться его звуковым оборудованием. Последнее тоже перестало работать. Тогда Его Святейшество посадил меня на землю между своим троном и Серконгом Ринпоче в переднем ряду и между предложениями передавал мне свой микрофон. Я так нервничал, что едва мог собой владеть. Я и брал, и отдавал микрофон Его Святейшеству только одной рукой, а не уважительно, двумя вытянутыми руками, как это традиционно принято. После Ринпоче едва не побил меня за то, что я брал микрофон, как обезьяна, хватающая банан.

Ринпоче также заботился, чтобы западные люди являли себя Его Святейшеству в лучшем виде. Их поведение во время публичных учений Его Святейшества часто устрашало его. Он говорил, что очень важно осознавать, кто есть Его Святейшество. Он не просто обычный лама-перерожденец. Нахождение в его присутствии обязывает к уважению и скромности. Например, во время перерыва на чай на посвящениях или лекциях стоять и болтать в поле зрения Его Святейшества, как будто его там нет, крайне грубо. По правилам этикета для любого разговора нужно выйти наружу.

Однажды западная буддийская организация спонсировала учение Его Святейшества в Дхарамсале, которое я переводил. Его Святейшество предложил ответить на письменные вопросы. После каждого занятия Ринпоче просил меня читать ему вопросы, собранные для ответов на следующий день, и решительно отвергал глупые или банальные вопросы. Часто Ринпоче заставлял меня перефразировать вопросы так, чтобы они были более основательны. Время Его Святейшества и возможность для многих людей получить пользу от ответов не должно быть потрачено на такие вопросы. Несколько раз Его Святейшество отметил, насколько вопросы были отличными и глубокими. Я научился следовать этому процессу редактирования, когда бы ни путешествовал вместе с Его Святейшеством.