Ранние связи с буддизмом
После падения династии Хань в 220 году н.э. влияние буддизма укрепилось в северной части Китая, раздробленной и управляемой потомками неханьского народа Китая. Из них наибольшее покровительство буддизму оказывала династия Северная Вэй, или Тоба Вэй (386 – 535 гг.), чья территория включала Внутреннюю Монголию и север ханьского Китая.
Древние тюрки, о которых письменные источники говорят как о наиболее ранней тюркоговорящей группе, появились на страницах истории как класс ремесленников, занимавшихся обработкой металлов в городах на территории владений династии Тоба. При этом по происхождению они, несомненно, были кочевым племенем из северных степей, поскольку считали священной гору Отукен в центральной части Монголии, располагавшуюся около пустыни Гоби, по другую сторону от земель династии Тоба.
Религиозная традиция древних тюрок представляла собой смесь шаманизма с течением, которое западные ученые назвали «тенгрианством», – верованием, в котором поклонялись небу (тюрк. Тенгри) как верховному божеству, а некоторые горы почитали как места силы. Тенгрианство никогда не было организованной религией. Несколько его форм встречалось в среде практически всех народов центральноазиатских степей – тюрок, монголов, а также тангутов. Тюркская разновидность этой религии поддерживала тюркский общественный строй, основанный на иерархии племен. Одно племя было старшим, и от его вождя велась наследная линия правителей всех остальных племен.
Таким образом, в тюркской форме тенгрианства любой тюркский вождь, правящий территорией, на которой находится гора Отукен, почитался как верховный вождь (тюрк. qaghan, каган) всех тюркских племен и воплощение удачи сообщества. Если удача сообщества шла на убыль, каган нес за это ответственность и даже мог быть принесен в жертву. Тогда следующим каганом становился его сын.
Такой была система верований тюрок, когда в городах династии Тоба они впервые встретились с буддизмом, а именно с его северокитайской формой, уделявшей особое внимание почтительному отношению народа к монахам и монахиням, а также подчиненности религиозных служителей государству. Эта общественно ориентированная форма буддизма хорошо сочеталась с племенной иерархией тюркского тенгрианства.
Недовольные правлением династии Тоба, большинство тюрок переселились западнее, в Ганьсу, под власть жужаней (400 – 551 гг.). Владения жужаней включали пустыни, луга и леса региона от Кучи до границ современной Кореи, а также значительную часть Монголии. Жужани постепенно перенимали тохарийскую и хотанскую формы буддизма, встречавшиеся в принадлежавших им городах-оазисах Восточного Туркестана, и распространяли их на своих землях. Древние тюрки также столкнулись с этой разновидностью буддизма, на которую повлияла иранская культура. В зороастрийской среде Будда стал «царем царей» и «богом богов».
В 551 году Бумын-хан нанес жужаням поражение. Взяв на себя опеку над горой Отукен, он объявил себя каганом и основал Тюркский каганат. Двумя годами позже каганат распался на западную и восточную части.
Первый Восточный Тюркский каганат (553 – 630 гг.), основанный его сыном Мухан-каганом (годы правления 553 – 571), со столицей в Монголии, унаследовал тюркские духовные традиции шаманизма и тенгрианства. Поскольку эти религиозные традиции не имели организованной структуры, они не могли послужить объединяющей силой для образования новой нации. Глядя на государства жужаней и династии Тоба Вэй, каган решил, что буддизм подходит для этой цели. Поэтому, поскольку тюрки уже были знакомы с северокитайской и тохарийско-хотанской формами буддизма, каган старался установить с этой религией больше связей и утвердить ее в своем государстве, преподнеся буддизм в оболочке традиционных тюркских верований. Подобно тому как буддийские монахи молились за благополучие северокитайских буддийских государств, они могли бы молиться за благополучие Восточного Тюркского каганата. Более того, подобно тому как Будду стали считать царем всех зороастрийских богов, ставших его свитой, многочисленных тюркских богов (тенгри) также можно было сделать частью его окружения.
После распада империи Северная Вэй меньшие государства – ее приемники, продолжили оказывать поддержку северокитайской форме буддизма. Два из них, Северная Ци (550 – 577) и Северная Чжоу (557 – 581), стали государствами-данниками восточных тюрок. В знак дружбы министр Северной Ци построил буддийский храм в северокитайском стиле для шести тысяч тюрок, все еще проживающих в Чанъане. Мухан-каган охотно ответил встречным жестом, пригласив несколько ханьских китайских монахов на север, в свою монгольскую твердыню, чтобы они учили его народ.
Заимствование согдийского языка для мирских нужд
Будучи преемниками жужаней, восточные тюрки правили тохарийским оазисом – Турфаном. Многие предшествовавшие им этнические группы кочевых народов из монгольских степей или с окраин пустыни, таких как народ тоба вэй, переняли культуру ханьских китайцев (ханьцев) и впоследствии утратили свою самобытность. Зная об этом, Мухан-каган стремился уберечь от этого свой народ. Поэтому вскоре после основания Восточного Тюркского каганата он обратился к сообществу согдийских торговцев Турфана, чтобы перенять у них некитайскую письменность, с целью ее использования для административных и финансовых нужд.
Каган выбрал согдийский язык, поскольку в то время это был единственный из распространенных на территории Таримской впадины центральноазиатских письменных языков. Его применение ограничивалось мирской сферой, изначально торговой, и он встречался не только в Турфане, но также и по всему Великому шелковому пути. Местные языки, такие как тохарийский и хотанский, в то время существовали исключительно в устной форме.
Религиозные гонения в ханьском Китае и Согдиане
Между 574 и 579 годами, в период правления второго кагана Восточного Тюркского каганата, Тапара (годы правления 572 – 581), Северная Ци и Северная Чжоу – государства-данники Восточного Тюркского каганата – начали гонения на буддизм. Главным образом это произошло под влиянием даосских министров, завидовавших государственной поддержке буддийских монастырей. Много ханьских монахов и четыре приезжих гандхарских буддийских переводчика из Кабула, возглавляемые Джинагуптой (годы жизни 528 – 605), бежали из Чанъана ко двору Восточного Тюркского канагата, где они присоединились к только что вернувшимся из Индии с 260 буддийскими текстами для перевода десяти ханьским монахам, которые также получили здесь приют.
Почти одновременно с развитием событий на севере ханьского Китая император Сасанидов Хосров I (годы правления 531 – 578) сурово преследовал манихейство и те религиозные течения Ирана и Согдианы, которые он считал еретическими зороастрийскими сектами. Это привело к новой волне переселения религиозных беженцев в оазисные государства Восточного Туркестана. Благодаря усилиям манихейского миссионера Мара Шада Охрмизда (Мар Сад Охрмизд, год смерти 600), сопровождавшего иммигрантов, согдийцы – особенно в Турфане – впервые начали переводить на родной язык манихейские тексты, которыми они пользовались на родине, с исходных персидского и сирийского языков. Скорее всего, они пошли на этот шаг, поскольку были убеждены, что их религиозному сообществу необходимо стать самодостаточным, независимым от политических перемен на родине.
Первый письменный перевод буддийских текстов на тохарийский язык
Вплоть до этого времени буддийские тексты в Восточном Туркестане писались, изучались и читались нараспев главным образом на их исконных индийских языках – санскрите и гандхарском пракрите, или иногда в китайском переводе. Нет свидетельств того, что до этого времени буддийские священные тексты когда-либо переводились на центральноазиатские языки, не говоря уже о записи переводов. Первые признаки этой деятельности появились только в середине VI века.
Самые ранние письменные тохарийские документы датируются этим периодом и представляют собой переводы буддийских текстов с санскрита на турфанский диалект. Возможно, тохарийские буддисты Турфана были вдохновлены на этот шаг согдийцами-манихеями и тоже стремились обеспечить себе независимость и сохранить культурную самобытность. Несмотря на то что тохарийские буддийские мастера, такие как Кумараджива (годы жизни 344 – 413), активно участвовали в переводе индийских текстов на китайский язык, тохарийцы продолжили поддерживать свою собственную форму буддизма, основанную на санскритских священных писаниях. Так как они считали оазисы, расположенные вдоль северной границы Таримской впадины, своей родиной и не имели связей со своими исконными европейскими корнями и поскольку их городами правили потомки иноземных династий, они, скорее всего, стремились сохранить культурную самобытность. Преследование буддизма в ханьском Китае, несомненно, добавило веса их решению записывать свой язык и переводить на него священные тексты.
Почему согдийцы в то время не перевели буддийские тексты на свой язык
Между тем, согдийское буддийское сообщество Турфана не последовало примеру согдийцев-манихеев и тохарийцев-буддистов, переводивших священные тексты своих религий на родной язык и записывавших переводы. По целому ряду возможных причин они не предпринимали этого шага еще одного столетие. Давайте перечислим некоторые из причин.
Во-первых, согдийцы Восточного Туркестана были торговцами и, в отличие от тохарийцев, возможно, не испытывали особой привязанности к городам-государствам, в которых они жили. Согдийцы никогда не относились к ним как к своей родине – родиной они считали Согдиану. Они не жили на территории Согдианы и поэтому сохранение самобытной культуры оккупированной Сасанидами родины не было для них настолько важным.
Во-вторых, согдийское иммигрантское сообщество Восточного Туркестана следовало не одной, а многим религиям. Их объединял род занятий и письменность, используемая ими в торговле. В отличие от тохарийцев, им не нужно было использовать для объединения религию. Более того, в отличие от согдийцев-манихеев, которые могли обратиться за религиозной поддержкой только лишь в Согдиану и оставшуюся часть империи Сасанидов, согдийцы-буддисты Турфана могли обратиться за поддержкой в ханьский Китай. Таким образом, создается впечатление, что они не были особенно привязаны к языку своих религиозных текстов. Похоже, им было одинаково легко как с текстами на санскрите и на гандхарском пракрите, использовавшимися на их родине, так и с китайскими переводами, в подготовке которых они также принимали участие. Несмотря на гонения на буддизм в ханьском Китае и нестабильную религиозную обстановку в Согдиане, в это время они, по-видимому, не видели никаких причин переводить свои тексты на родной язык.
Если бы согдийцы-буддисты Восточного Туркестана хотели отстраниться от религиозной нестабильности на родине, они могли бы больше использовать в своей религиозной практике китайский язык. В то же время их собратьям-манихеям, столкнувшимся с такой ситуацией, ничего не оставалось, кроме как основать свою собственную традицию на родном языке. Пользуясь для религиозных целей китайским языком, согдийцы-буддисты, вероятно, не чувствовали угрозы для своей культурной самобытности, поскольку она была основана на мирской стороне их жизни. Эта склонность согдийцев-буддистов Восточного Туркестана в большей степени полагаться в своей религиозной жизни на китайский язык и китайскую традицию, вероятнее всего, получила развитие благодаря появлению в их среде волны согдийских беженцев-манихеев. Новоприбывшие также отвергли религиозные языки своей родины (сирийский и персидский).
Перевод буддийских текстов на древнетюркский язык
Как бы там ни было, у Тапар-кагана были иные приоритеты, чем у согдийцев. Будучи правителем новой империи, он не хотел, чтобы его подданные, восточно-тюркский народ, так или иначе полагались на китайский язык. Его предшественник проводил политику использования иностранного языка в светской жизни, выбрав для этого согдийский язык и письменность. Поскольку у согдийцев не было своего собственного государства, такой шаг не представлял угрозы. Однако теперь, из-за притока в его владения беженцев-монахов их ханьского Китая, Тапар видел насущную потребность укреплять независимость его народа от ханьских китайцев и в религиозном отношении. Поэтому Тапар-каган выбрал смесь индийской, северокитайской и тохарийско-хотанской форм буддизма, также включив некоторые черты тенгрианства. Гонения, которым подвергался буддизм на севере Китая, в достаточной мере напоминали преследование манихейства в Согдиане, чтобы убедить его последовать примеру тохарийских буддистов и согдийцев-манихеев Турфана. Поэтому он основал в своей монгольской столице бюро переводов, чтобы создать особую разновидность буддизма, подходящую для этой центральноазиатской тенгрианской культуры.
Поскольку согдийский язык использовался в мирской жизни, каган хотел приспособить его также и для религиозных целей, чтобы создать для своего народа единую высокую культуру. Однако в то время буддийских текстов на согдийском языке не существовало. Сами согдийцы все больше полагались на китайские тексты. Поскольку буддийских текстов на согдийском языке не существовало, а использовать переводы на тохарийский язык было бы еще сложнее, так как тюркскому народу пришлось бы выучить еще один иностранный язык, создать единую культуру можно было только на основании буддийских текстов на древнетюркском, записанных на согдийском светском языке. Поэтому каган пригласил в Монголию больше согдийцев и попросил их приспособить для этой цели свой алфавит, а также помочь ханьским монахам-беженцам выполнить эту работу в бюро переводов.
Гандхарский мастер Джинагупта, прибывший с ханьскими китайцами и с момента основания возглавлявший бюро, сразу по достоинству оценил решение кагана, так как благодаря своему хотанскому опыту он не был сильно привязан к ханьской культуре (прим. пер.: на хотанский буддизм повлияли многие культуры, он не был в чистом виде китайской формой буддизма). Кроме того, по желанию кагана, в переводах на древнетюркский язык черты индийского, северокитайского и тохарийско-хотанского буддизма были смешаны с тенгрианством. Работа завершилась настолько успешно, что буддизм вскоре стал популярен в среде простых людей и даже солдат во владениях восточных тюрков.
Подведение итогов
Характерной чертой центральноазиатской истории было то, что основатели новых династий перенимали твердо установившиеся и хорошо организованные иностранные религии в качестве официальной государственной веры, с целью объединения своего народа. Чаще всего это происходило тогда, когда их исконные религиозные традиции совсем не имели централизованного руководства либо возглавлялись влиятельными консервативными группировками, выступавшими против новой власти. Тем не менее, иностранные державы, чьи религии перенимались, должны были быть не слишком сильными, иначе бы новые династии столкнулись с угрозой потерять свою самобытность.
Именно поэтому восточные тюрки обратились за помощью в объединении своей империи к согдийцам, а не к ханьским китайцам. Другой причиной этого выбора, несомненно, было то, что городские согдийские торговцы объяснили кочевым тюркам из степей значимость завоевания последними Великого шелкового пути. Тюркские правители быстро поняли, что сотрудничество с согдийцами принесет им большую экономическую выгоду.
Кроме того, хотя основной религией согдийцев было манихейство, восточные тюрки выбрали в качестве объединяющей религии буддизм. Возможно, это произошло потому, что, несмотря на временные сложности в ханьском Китае в семидесятых годах VI века, буддизм в то время был наиболее сильной религией в этом регионе.
Мудрость выбора религии восточными тюрками была подтверждена, когда в 589 году Вэнь-ди, основатель династии Суй, смог объединить ханьский Китай «под флагом» буддизма. Таким образом индийская религия снова продемонстрировала свою сверхъестественную силу, укрепив еще один новый династический дом. Мудрость решения тюрок практиковать эту религию на родном языке и использовать согдийскую письменность также подтвердилась тем, что они смогли остаться в стороне, когда войска династии Суй поднимали восстание в северной части ханьского Китая.
Когда более чем сто лет спустя Тоньюкук убедил кагана второго Восточного Тюркского каганата оставить буддизм и вернуться к традициям и практикам тенгрианства и к тюркской традиции шаманизма, в первую очередь это произошло потому, что буддизм показал себя слабой религией, позволив Китаю династии Тан в тридцатых годах VII века положить конец существованию первого Восточного Тюркского каганата. Судя по всему, тюркам и другим более поздним тюркским и монгольским народам религия была нужна в первую очередь как высшая сила для достижения военных и политических целей, и, выбирая, они руководствовались именно этим.