Д-р Александр Берзин: обучение в Дхарамсале, Индия

Обустроившись, я пошёл на личную аудиенцию у Его Святейшества. Он сказал, чтобы в качестве предварительной практики перед моим буддийским обучением и работой я прочитал мантры Авалокитешвары и Манджушри по 600 000 раз каждую, и объяснил, как это делать. Повторяя мантру Авалокитешвары, я должен был развивать сострадание и желание приносить пользу другим, таким образом поддерживая сосредоточение на этом настрое; такой должна быть моя мотивация во время учёбы. Читая мантру Манджушри, я должен был вызывать ясное, сосредоточенное состояние ума – необходимый инструмент для понимания Дхармы и для понимания того, как помогать другим. Я с радостью последовал его наставлениям. Хотя Его Святейшество не называл это нгондро, фактически это стало началом моих предварительных практик. 

Я также попросил у него совета о переводах. Мне наскучил кропотливый труд по написанию примечаний, почти никому не интересных. К тому же в работах, которые я писал в Принстоне и Гарварде, я всегда пользовался академической, замысловатой лексикой, мало понятной большинству людей, и горделиво сыпал иностранными терминами без перевода. За это я неизменно получал высокие оценки. Я осознал, насколько это было высокомерно. Его Святейшество посоветовал мне формулировать так, словно я объясняю своей матери. Главное – сделать текст максимально ясным и читаемым, не нужно намеренно делать его малопонятным. Если я хочу сделать перевод полезным для учёных, можно добавить примечания в конце. С тех пор я старался следовать этому совету.

Пока геше Нгаванг Даргье в 1982 году не уехал из Дхарамсалы в продолжительную поездку с лекциями по разным странам мира (а впоследствии переехал в Новую Зеландию), я учился у него в Библиотеке тибетских трудов и архивов. В те годы гражданам стран Содружества не требовались индийские визы, а американцы и европейцы могли без проблем получать долгосрочные студенческие визы для занятий в Библиотеке. Многие из нас остались там на годы, некоторые пары даже обзаводились детьми. Большинство западных студентов жило в холодных, сырых бетонных комнатах в корпусе рядом с Библиотекой, а некоторые – в индийских лачугах вокруг горы, как мы с Джоном. Быт был примитивен, но он был одинаковым для всех и это нас сплачивало. 

У наших соседей из Новой Зеландии, Брайана и Мэри Бересфорд, в Индии родились двое детей. Мы с Джоном помогали ухаживать за малышами, когда Брайан был в поездках: он часто ездил в Афганистан за коврами, которые затем продавал, и так содержал семью. Помню, как Сонам Норбу помогал нам, когда мы в разгар муссонных ливней среди ночи привезли Мэри в больницу: у неё были тяжёлые роды, длившиеся двое суток. Она нуждалась в экстренной медицинской помощи, а Брайан был в отъезде. Тогда родилась их старшая дочь Долма, впоследствии ставшая директором британской организации «Меридиан траст», которая собирала и сохраняла ранние аудио- и видеозаписи лам, обучавшихся ещё в Тибете.

Пять раз в неделю по утрам у нас было два урока по Дхарме, и в один из дней – занятия по медитации. Геше Даргье дважды в месяц вёл пуджи «Лама чопа» («Гуру пуджа»). Время от времени приезжали великие ламы, такие как Кармапа и Дилго Кенце Ринпоче, и читали лекции. Триджанг Ринпоче жил совсем рядом с Библиотекой, и многие из нас время от времени заходили к нему на чай. Это было прекрасное место для изучения Дхармы. 

Поскольку многие из нас жили там годами, геше Даргье мог вести годичные курсы по ключевым текстам, таким как «Бодхичарья-аватара» («Вступая на путь поведения бодхисаттвы»), «Абхисамая-аламкара» («Филигрань постижений»), «Мадхьямака-аватара» («Вступление на срединный путь»), «Абхидхарма-самуччая» («Антология особых разделов знания»), «Сухриллeкха» («Письмо другу»), «Ламрим ченмо» («Большое руководство по этапам пути»), «Нгагрим ченмо» («Большое руководство по этапам мантры»), а также краткие курсы по лоригу (способам познания), по различным текстам лоджонга (тренировки ума) и другим текстам. Кроме того, геше Даргье давал нам тантрические посвящения и длинные разъяснения по соответствующим садханам. Через несколько лет ему начал помогать его ученик геше Сонам Ринчен, у которого я прошёл годичные курсы по «Абхидхарма-коше» («Сокровищнице особых разделов знания»), «Мадхьямаке чатухшатаке» («Четырёмстам строфам о срединном пути») и нескольким кратким текстам.

Мы не изучали эти тексты так же глубоко, как в монастырской программе на степень геше, и не проводили дебаты, но тем не менее весь материал был пройден. У нас не было ни семинаров с обсуждениями, ни даже сессий с вопросами и ответами. Каждому из нас предстояло осмысливать учения самостоятельно. Такой стиль мне очень подходил, и я был благодарен своему опыту обучения в университете: он дал мне базу для работы с этим материалом. Как и раньше, я вёл подробные конспекты на всех занятиях и делал черновые переводы текстов по мере прохождения курсов. Я получил обширные знания о сутре и тантре, которые очень помогли моей дальнейшей работе и практике. 

Базовое буддийское образование в Библиотеке тибетских трудов и архивов в 70-е годы получили и несколько других студентов, впоследствии ставших учителями Дхармы или переводчиками. Среди них были Тубтен Чодрон, Алан Уоллес, Стивен Бэчелор, Карма Лекше Цомо, Глен Муллин, Майкл Роуч, Рут Сонам, Гэвин Килти, Иэн Коглан и Майкл Ричардс. Это было оживлённое сообщество, и мы все подружились. В те ранние годы в Дхарамсале у меня также были и другие интересы помимо буддизма, и я учился западной астрологии у Кармы Лекше Цомо, которая позднее стала профессором Гавайского университета. Это оказалось весьма полезным, когда спустя несколько лет я изучал тибетскую астрологию, чтобы расширить свои знания о Калачакре.

В этот период Его Святейшество продолжал давать нам различные тексты, которые мы переводили вместе с геше Дарьге, а также с Шарпой Ринпоче, Камлунгом Ринпоче и Джоном до их отъезда на Запад. Эти тексты публиковались Библиотекой в рамках работы переводческого отдела, с которым я был неформально связан. 

В Гарварде меня обучали переводить на язык, который я в шутку называл «переводитом» – на английский язык, который воспроизводит каждую грамматическую особенность исходного языка. В результате текст оказывается написан на угловатом английском, который, тем не менее, показывает, что студент понимает грамматику. Теперь же в наших первых переводах мы впали в другую крайность. Джон и я позволяли себе значительные вольности, особенно если тексты были выдержаны в строфах. Мы передавали их более поэтическим языком с соблюдением размерности, чтобы их было легче читать вслух. Спустя годы я попытался найти срединный путь – оставаясь верным исходной лексике и грамматике, делать английский как можно более плавным и естественным.

Его Святейшество и геше Даргье никогда не советовали мне принять монашество, и я сам не чувствовал к этому склонности, хотя мой образ жизни был сильно похож на то, как живут монахи. В США я учился в мужских университетах, а в Индии в основном общался с монахами, зачастую с геше и ринпоче. В университетские годы я почти не бывал на вечеринках. Тем не менее я думал, что принесу Его Святейшеству больше пользы как мирянин. 

Шарпа Ринпоче объяснил, что главная причина принятия монашества – развить дисциплину и посвятить себя Дхарме. Я и так был чрезвычайно дисциплинирован и предан Дхарме и не нуждался в дополнительной опоре. Кроме того, монаху нужно ежедневно присутствовать на общих пуджах, которые тянутся долго и читаются медленно. Хотя мне было нетрудно участвовать в них дважды в месяц в Библиотеке, я всегда предпочитал учиться и делать практики в одиночестве, в своём весьма быстром темпе. Быть монахом, который носит одежды мирянина и живёт вне монастыря, не казалось мне разумным, а жизнь в монастыре отрезала бы меня от общества, как это уже было с университетами. 

Когда я стал учеником Серконга Ринпоче, он в шутку сравнивал меня с летучей мышью, которая говорит птицам, что она не птица, а мышам говорит, что она не мышь. Так и я всё своё время в Дхарамсале учился у тибетцев, но жил среди индийцев, никогда не примыкая ни к тем, ни к другим. Я был такой же «летучей мышью» среди монахов и мирян, азиатов и западных людей, а сейчас – среди немцев и американцев. 

Ещё до знакомства с буддийским учением о бессамостности личности и об отсутствии у неё самодоказанной идентичности я инстинктивно избегал фиксированной, жёсткой идентификации с какой-либо группой, будь то буддийская организация, центр Дхармы или даже с другим человеком в паре. Хотя мне было свойственно искать эмоциональную поддержку у некоторых близких друзей-мужчин (я недополучил её от отца в раннем детстве), мне претила мысль быть в отношениях – как с мужчиной, так и с женщиной. Я даже не думал о себе как о члене семьи. С кем бы я ни был, я всегда оставался «летучей мышью».

Мне не только никогда не рекомендовали стать монахом, но и не давали совет изучать дебаты, и сам я этого избегал. Хотя я понимал их ценность и проходил один текст по буддийской логике в Гарварде, я осознавал, что, пойдя в этом направлении, стану «монстром дебатов». Я не смогу выключать этот режим, когда другие люди будут говорить что-либо нелогичное. Кроме того, с юных лет я никогда не хотел ни с кем состязаться – даже в карты, не говоря уже о шахматах. Мне совсем не нравилось мышление в стиле «мне нужно победить соперника», и я полагал, что именно такой агрессивный настрой необходим для успеха в дебатах. Мне также не нравилось защищаться, и я избегал конфликтов, когда это было возможно. Например, я никогда не соглашался писать рецензии на чьи-либо работы.

В Библиотеке также проводились занятия по тибетскому языку. Преподаватель, Наркьи Нгаванг Тондуб, который позднее стал архивариусом и биографом Его Святейшества, подготовил учебник для изучения разговорного языка. Хотя я уже понимал многое из того, что говорили тибетцы, в моём разговорном тибетском оставалось много пробелов. Нгаванг Тондуб попросил меня помочь ему с текстом учебника, и благодаря этому я значительно улучшил свой разговорный язык. 

Освоив разговорный тибетский в достаточной степени, я начал навещать Линга Ринпоче. В январе 1973 года я вновь получил от него посвящение Ваджрабхайравы в Бодхгае и начал выполнять свою первую ежедневную садхану, поскольку это было одним из обязательств. Ринпоче всегда любезно отвечал на мои вопросы о практике. После этого я изредка переводил его в последующие зимы в Бодхгае, когда он давал наставления в своей комнате во время аудиенций.

В первые годы в Дхарамсале я посещал все публичные учения Его Святейшества и постепенно начал всё больше понимать его утончённый, изысканный тибетский. Через несколько лет Его Святейшество даже позволил мне присутствовать на продвинутых учениях, которые он даровал в своей резиденции и на которые можно было попасть только по приглашению.

Главным событием в этот период стало посвящение Калачакры, которое Его Святейшество даровал в Бодхгае в январе 1974 года. В нём участвовали более ста тысяч человек, приехавших со всего Гималайского региона. Многие из них выглядели так, словно только что появились прямо из средневековья. Некоторые из них всё ещё практиковали жертвоприношения животных, и Его Святейшество очень строго к ним обратился, настоятельно потребовав положить этому конец.

Столь большое количество участников привлекло туда сотни индийских нищих и прокажённых, которые выстроились вдоль единственной улицы. Я никогда не видел людей в столь ужасном состоянии: оно было даже хуже, чем во время голода в первую зиму моего пребывания там. Описывая атмосферу в те годы, стоит добавить, что там не было общественных туалетов. Все справляли нужду в поле, абсолютно без всякой приватности. Очень скоро началось нашествие мух. Мы, группа западных студентов, приехавших на посвящение из Дхарамсалы, ютились в общих комнатах гостиницы Департамента общественных работ и готовили еду в поле подальше оттуда. Дух товарищества, который нас объединял, был замечательным.

Ценшаб Серконг Ринпоче тоже был на посвящении Калачакры. Он приехал в Бодхгаю после долгого пребывания в Непале, но в огромной толпе и всеобщем хаосе я его не встретил. Вернувшись в Дхарамсалу, в мае он даровал нам, студентам, обучавшимся в Библиотеке тибетских трудов и архивов, посвящение Ваджрабхайравы, после чего геше Даргье обучил нас садхане. 

Вскоре после этого мы с Джоном вернулись в Нью-Джерси, чтобы навестить наши семьи и переждать сезон дождей. Там мы навестили Ламу Еше и Ламу Сопу, которые тогда были в Нью-Йорке. Джон пригласил Ламу Сопу в наш родной город дать наставления друзьям, и тот согласился и даровал учение в доме моих тёти и дяди, Сары и Ирвинга Вайнбергов.

Осенью 1974-го, вернувшись в Дхарамсалу, я навестил Серконга Ринпоче и уже мог говорить с ним без переводчика. Судя по всему, он почувствовал кармическую связь, в силу которой я стану его личным переводчиком, а в конечном счёте – учителем Дхармы, и взял меня под своё крыло. Я часто приходил к нему, и каждый раз он усаживал меня неподалёку, пока беседовал с приходившими к нему людьми. Чтобы я учился общаться с людьми, он пояснял, что он делал и какие слова употреблял, если я их не понял. 

Так, без необходимости в формальном устном подтверждении, началось моё традиционное ученичество. Я обратился к нему, использовав традиционную тибетскую формулу: «Сделайте человека из такого осла, как я», то есть научите общаться с людьми и помогать им. Он только улыбнулся, но после этого, даже если вокруг было множество людей, стоило мне сказать или сделать что-либо глупое, он выполнял мою просьбу и громко называл меня идиотом. Фактически это стало моим именем. За девять лет почти ежедневного общения я ни разу не почувствовал злости или даже раздражения из-за таких выговоров; обычно я нервно посмеивался. Я понимал, почему он так меня называет: я сам его об этом попросил. И хотя я делал для него очень многое – переводил, писал письма, организовывал его поездки в разные страны и прочее, – он поблагодарил меня всего дважды. Я делал всё это для того, чтобы Ринпоче мог приносить пользу другим, а не ради того, чтобы «меня погладили по голове и я завилял хвостом», как он выражался.

Хотя этот классический тибетский способ тренировки серьёзно настроенных учеников не подошёл бы большинству западных людей, особенно с низкой самооценкой, мне он подходил идеально. Серконг Ринпоче был мастером искусных средств. Я приехал в Индию высокомерным молодым человеком, который всегда был первым или в числе первых студентов, даже в Гарварде. Мне не хватало смирения и социальных навыков. На фоне великих мастеров – Далай-ламы, его учителей и выдающихся лам – я не дотягивал даже до детсада, и, если говорить о моём поведении, действительно был идиотом. Например, через несколько лет, когда я переводил учения Серконга Ринпоче, у меня закончились чернила и я попросил ручку у сидевшей рядом женщины. В конце занятия она протянула руку, чтобы я вернул ей ручку. Решив, что она хочет поблагодарить меня за перевод, я пожал ей руку. Ринпоче заорал на меня: «Верни ручку, идиот». Я был очень благодарен Ринпоче за такую тренировку. Именно это и было мне нужно. 

Он усердно готовил меня как переводчика. Оглядываясь назад, я предполагаю, что я был подношением, которое Ринпоче сделал Его Святейшеству. Он был невероятно предан Его Святейшеству и знал, какие навыки мне понадобятся. Он начал с тренировки моей памяти: в любое мгновение Ринпоче мог прервать разговор и заставить меня слово в слово повторить, что он (или я сам) только что сказал. Я учился всегда сохранять бдительность и держать включённой внутреннюю «кнопку записи». Как-то раз я спросил его о значение одного слова. Он строго ответил: «Я объяснял это семь лет назад. Я помню – почему ты нет?» И добавил, что он помнит всё, что когда-либо изучал. Тогда ему было под семьдесят. Это чрезвычайно меня вдохновило: я тоже хотел иметь такую способность.  

Вскоре другие западные ученики стали приходить к Ринпоче за наставлениями, в частности по тантре. Ринпоче счёл, что я уже достаточно готов, чтобы переводить учения, и осенью 1975 года мы начали. Самым увлечённым из них был Алан Тёрнер, молодой англичанин, тоже посещавший занятия в Библиотеке. Он приехал в Индию с сильным интересом к тантре и хотел узнать о ней всё. Впоследствии он стал одним из моих самых близких друзей, но, увы, в 2009 году он скончался от инфаркта, оставив жену-бразильянку и двоих детей. За интенсивность и искренность практики Ринпоче прозвал его «инджи йоги» (словом «инджи» называют британцев, но тибетцы так называют всех иностранцев в целом). 

Ранее в том же году, в июне, Его Святейшество дал нам с Шарпой Ринпоче, Камлунгом Ринпоче и Джоном текст школы сакья «Расставание с четырьмя цепляниями», а также текст карма-кагью по махамудре и текст ньингма по дзогчену, попросив нас перевести их для публикации в Библиотеке. Работая в команде с геше Даргье, мы смогли перевести две главы ньингмапинского текста, посвящённые сутре и тантре, но в итоге передо мной встала задача найти учителя ньингма для работы над двумя оставшимися главами, посвящёнными дзогчену, а также учителей кагью и сакья для перевода двух остальных текстов, и мне нужно было перевести их самостоятельно. В следующем году Шарпа и Камлунг сложили с себя монашеские обеты, женились и переехали в Висконсин, а Джон перебрался в Непал учиться у Ламы Еше и Ламы Сопы. Впоследствии Джон стал всемирно известным учителем и автором книг; он женился на голландской ученице Ламы Еше, и они воспитали троих детей. 

Найти учителей оказалось несложно. Можно сказать, первый нашёл меня сам. Как обычно, зимой 1975–76 годов я приехал в Бодхгаю: Линг Ринпоче вновь давал посвящение Ваджрабхайравы и объяснял эту практику. Джон поехал в Непал на курс в монастыре Копан. Когда я был в Бодхгае, со мной связался Беру Кенце Ринпоче, один из группы молодых тулку карма-кагью, лично обученных Шестнадцатым Кармапой. Он попросил меня переводить во время двух дженангов (последующих разрешений), которые должен быть дать группе молодых западных учеников. Я согласился и был впечатлён его знаниями и глубиной объяснений. Тогда я попросил его дать учение по тексту махамудры, который Его Святейшество сказал мне перевести. Той зимой времени у Ринпоче не было, но он согласился дать учение в Бодхгае следующей зимой.

Затем я вернулся в Дхарамсалу, туда же приехал Джон, и мы продолжили занятия в Библиотеке с геше Даргье. Также я продолжил обучаться у Серконга Ринпоче. Летом 1976-го мы с Джоном снова съездили в Нью-Джерси, чтобы навестить родных. Эта поездка совпала с визитами в Нью-Йорк Дуджома Ринпоче, главы традиции ньингма, и Дещунга Ринпоче, одного из учителей Его Святейшества из традиции сакья. Тогда же Мэтью Капштейн, мой друг и ученик Дуджома Ринпоче, вернулся из Индии в Нью-Йорк, чтобы навестить семью. Он был знаком с технической терминологией ньингма, которую я никогда не изучал, и мы вместе поехали к Дуджому Ринпоче и попросили его дать нам комментарий на текст ньингма. Дуджом Ринпоче любезно согласился, но времени хватило лишь на третью главу – самую трудную. Капштейн помогал с переводом. Затем мы отправились к Дещунгу Ринпоче с аналогичной просьбой по тексту сакья, и он также любезно нам его объяснил. Впоследствии Капштейн стал профессором Чикагского университета.

Навестив родных, я вернулся в Дхарамсалу в конце лета. Джон переехал в Катманду, и теперь я делил коттедж только с Сонамом Норбу, который продолжал готовить для меня ещё несколько лет. Я возобновил занятия в Библиотеке и обучение у Серконга Ринпоче.

Позднее той осенью в Дхарамсалу приехала молодая франкоязычная швейцарка Кэтрин Дюкоммен, закончившая медицинский институт всего за неделю до приезда. Вскоре она стала моей близкой подругой и важным человеком в моей жизни. Она была подругой детства Жоржа Дрейфуса, который познакомил её с тибетским буддизмом. Она подружилась с Анн Ансерме, и та пригласила её посетить Индию. И Дрейфус, и Ансерме были из франкоязычной части Швейцарии. Дрейфус учился в Дхарамсале в Институте буддийской диалектики и затем стал первым западным геше и профессором колледжа Уильямса. Анн Ансерме, дочь всемирно известного дирижёра Эрнеста Ансерме, стала буддийской монахиней, после того как закончила медицинскую практику и вышла на пенсию. Она выучила английский, когда ей было уже за шестьдесят, и много общалась с Его Святейшеством, не стесняясь давать ему советы о здоровье. Кэтрин Дюкоммен впоследствии стала психиатром и семейным психотерапевтом, специализирующимся на контекстуальной терапии.

Однажды в декабре Кэтрин постучала в мою дверь, чтобы передать книгу, которую привезла для меня от общих друзей из Женевы. Вскоре после этого со мной связалась Анн Ансерме. Она чувствовала себя недостаточно здоровой, чтобы сопровождать Кэтрин в паломничестве в Бодхгаю, но очень беспокоилась, что та поедет одна. Узнав, что я тоже туда собираюсь, она попросила меня взять Кэтрин с собой, и я согласился.

Сначала мы поехали автобусом в Дели, но вместо того, чтобы довериться моему выбору гостиницы, Кэтрин остановилась в дешёвой гостинице, которую ей кто-то посоветовал. Вскоре она поняла, что там небезопасно. К счастью, ей удалось связаться со мной, и я вызволил её из неприятной ситуации. Я очень серьёзно воспринял свою задачу заботиться о её безопасности во время поездки и в Бодхгае тоже за ней присматривал. Я почувствовал связь с Кэтрин с самого начала, но она стала мне ещё ближе, когда мы обнаружили нашу интеллектуальную совместимость. Инстинктивно я почувствовал глубокое желание заботиться о благополучии и после поездки, и это чувство сохраняется до сих пор. Это несколько похоже на ту приверженность, которую чувствовал мой отец, заботясь о благополучии своей матери и жены.

В Бодхгае я переводил Беру Кенце Ринпоче, который подробно объяснил текст по махамудре, рекомендованный Его Святейшеством, а также последнюю главу текста по дзогчену. Следующей зимой я снова переводил его в Бодхгае. Он не только дал комментарии на другие тексты по махамудре и дзогчену, но и объяснил, как способы познания (лориг) преподаются в традиции карма-кагью. Это открыло мне глаза на распространённую ошибку, которую допускал и я, и многие другие последователи буддизма: мы считали, что объяснение какой-либо темы с точки зрения конкретной буддийской школы является универсальным объяснением, принятым во всём буддизме. На самом деле есть различные изложения большинства буддийских тем. Будда обучал своих учеников по-разному, в соответствии с их особенностями и потребностями.

Весной я продолжил интенсивное обучение в Дхарамсале, а в августе вместе с Аланом, Дрейфусом и Анн Ансерме мы поехали в Тантрический колледж Гьюме в Хунсур (Южная Индия), чтобы получить посвящения Гухьясамаджи, Ваджрабхайравы и Чакрасамвары, которые даровал Его Святейшество. Там же нас навестил Тубтен Джинпа, спонсором которого была Анн Ансерме. В то время он был юным монахом из монастыря Зонгкар Чоде рядом с Гьюме и только недавно самостоятельно освоил английский. Никто и не предполагал, что впоследствии он получит степень геше-лхарампы в монастыре Ганден Шарце, степень PhD в Кембриджском университете и станет главным переводчиком Его Святейшества.

Той зимой Кэтрин снова приехала в Дхарамсалу, завершив первый год интернатуры по общей медицине. Находясь там, она согласилась временно заменить врача в «Тибетской детской деревне», которого куда-то вызвали. Поработав там, она установила особые отношения с тибетским сообществом, которые сохраняются всю её жизнь. Именно во время этого второго визита мы сблизились. Я знал, что нравлюсь ней, и, не встречавшись с девушками после Бернис из Ратгерса, решил попробовать снова построить отношения, несмотря на мой настрой «летучей мыши» и отсутствие интереса к семейной жизни. Я пригласил её съездить со мной в Далхаузи. После того как она вернулась в Швейцарию, чтобы продолжить обучение и стать психиатром, мы поддерживали отношения на расстоянии почти десять лет, время от времени встречаясь в Индии, Европе и Америке.

В конце концов Кэтрин разочаровалась в наших отношениях из-за противоречивых сигналов, которые я посылал своим поведением летучей мыши. Она уехала в Америку и вышла замуж за своего наставника, венгеро-американского психиатра Ивана Бозурмени-Надя, одного из первопроходцев семейной терапии и основателя контекстуальной терапии. Впоследствии она стала известна как Кэтрин Дюкоммен-Надь. Её замужество не стало препятствием для нашего общения и моего обязательства заботиться о её благополучии. Я был в хороших отношениях с её мужем, и у нас с ними было много интересных бесед. За годы общения я узнал многое о контекстуальной терапии и её центральном понятии – этике отношений.

На протяжении почти двадцати лет Кэтрин работала с клиентами, страдавшими от тяжёлых психических расстройств, и их семьями, особенно с молодёжью из наименее благополучных афроамериканских общин Филадельфии. Она занимала ряд академических позиций как преподаватель контекстуальной терапии и сейчас является клиническим ассоциированным профессором терапии пар и семейной терапии Университета Дрекселя в Филадельфии. На протяжении десятилетий она также преподавала контекстуальную терапию по всему миру. В этом смысле у нас был похожий опыт преподавания.

После смерти Бозурмени-Надя в 2007 году мы с Кэтрин опять стали проводить время вместе и вновь фактически стали партнёрами на расстоянии. Когда мне исполнилось семьдесят, мы начали вместе путешествовать во время отпуска. До этого я никогда не путешествовал просто ради отдыха. Но даже во время отпусков мы оба частично продолжаем работать. Кроме того, я помогаю ей в писательских проектах, а она помогает развивать мои идеи. В результате наших обсуждений она написала книгу и статью, обновив терминологию для ряда ключевых понятий контекстуальной терапии; там она упоминает моё имя. Также мы совместно написали статью для сайта Study Buddhism – «Зависимое возникновение личности с точки зрения общения с людьми», в которой принципы контекстуальной терапии применяются для анализа взаимоотношений гуру и ученика. Мы надеемся продолжать сотрудничество и в будущем. 

[См. Ducommun-Nagy, C. (2024). “The essence of contextual therapy, its place in the field of family therapy, and its role in the future.” Family Process, 00, 1–19. См. также: Зависимое возникновение личности с точки зрения общения с людьми]